— Мы с тобой, учитель, — прошептал Петр.
— С тобой, рабби, — сказал Иоанн.
— Иешуа, умоляю тебя, — произнес негромко Иаков. — Господь дал нам Закон на горе Синай. Что ты хочешь сказать — неужели ты будешь теперь скитаться по городам и деревням? Исцелять больных на дороге? Творить чудеса, как здесь, в маленьких селениях, подобных Кане?
— Иаков, я люблю тебя, — сказал я. — Верь в меня. Небеса и земля были созданы для тебя, Иаков. Ты обязательно поймешь.
— Я боюсь за тебя, брат.
— Я и сам боюсь.
И я улыбнулся.
— Мы с тобой, рабби, — произнес Нафанаил.
Андрей и Иаков бар Зеведеи сказали то же самое.
Мой дядя кивнул и позволил остальным, произносившим слова и размахивающим руками, стать между нами.
И тут среди этого шума появилась моя мать и замерла в сторонке, слушая и наблюдая. Маленькая Саломея, моя сестра, тоже была здесь, с сонным Тобиахом, которого она держала за руку.
Позади них, слева, в самом дальнем от нас уголке сада, среди небольшой рощицы деревьев с блестящими листьями, виднелась маленькая фигурка, завернутая в накидки, повернутая к нам спиной, она покачивалась из стороны в сторону, склонив голову под покрывалом.
Маленькая и одинокая, эта танцовщица, кажется, смотрела на восходящее солнце.
Маленькая Саломея вышла вперед.
— Иешуа, нам надо возвращаться домой, в Капернаум, — сказала она. — Идем с нами.
— Да, рабби, вернемся в Капернаум, — подхватил Петр.
— Мы пойдем с тобой, куда бы ты ни пошел, — сказал Иоанн.
Я подумал и кивнул.
— Собирайтесь в путь, — сказал я. — А с теми из вас, кто не идет, мы должны до времени как следует попрощаться.
Иаков был безутешен. Он затряс головой и отвернулся. Мои братья обступили его, недоумевающие и расстроенные.
— Иешуа, — сказал Иасон, — хочешь, чтобы я тоже пошел с тобой?
На его лице было написано искреннее волнение.
— А ты сможешь оставить все, чем владеешь, и пойти за мной? — спросил я.
Он посмотрел на меня беспомощно, нахмурился и опустил глаза, обиженный и сбитый с толку.
Я снова посмотрел вдаль, на танцующую фигурку.
Жестом велел им оставаться на месте и пошел через сад к ней, маленькой танцовщице, которая появилась, чтобы увидеть, как свет разливается над стенами.
Я прошел вдоль всего дома, мимо задернутых занавесками женских покоев. Я шагал по разбросанным лепесткам, оставшимся там, где раньше танцевало столько народу.
Я подошел к маленькой фигурке, которая покачивалась в такт далеким барабанам.
— Ханна! — позвал я.
Она вздрогнула и повернулась. Посмотрела на меня, а затем на все вокруг — от птиц наверху, в ветвях дерева у нее над головой, до горлиц, курлыкавших на черепичной крыше. Она посмотрела на дом, до сих пор наполненный светом, движением и шумом, настойчивым размеренным гулом.
— Ханна, — позвал я снова, улыбнувшись ей.
Я приложил руку к груди.
— Иешуа, — сказал я.
Я раскрыл ладонь и приложил к сердцу.
— Иешуа.
Я осторожно коснулся ладонью ее горла.
Она, широко раскрыв глаза, силилась выговорить мое имя.
— Иешуа! — сказала она шепотом.
И побелела от потрясения.
— Иешуа! — Ее голос прозвучал хрипло.
И громче:
— Иешуа. Иешуа. Иешуа.
— Слушай меня, — сказал я, прикладывая ладонь к ее уху, а затем к своему сердцу — старый привычный жест.
— Слушай, о Израиль, — сказал я. — Господь наш Бог — един.
Ханна начала повторять за мной. Я произнес это снова, на этот раз подкрепляя слова теми жестами, какие она видела каждый день, когда мы молились. Я повторил еще раз, и еще, и она говорила вместе со мной.
Слушай, Израиль. Господь наш Бог — един.
Я обнял ее.
А потом вернулся к тем, кто ждал меня.
И мы отправились в путь.