— Так вы, значит, признаете веру Христову и носите на себе крест, на котором был распят Спаситель, следовательно вы…
— Я верю в Бога! — в порыве, но чуть слышно воскликнула она. — Я верю в Бога, но всё это внешне, все эти…
— Бог — внешне?!
— Нет не Бог, а все эти символы…
— Христа, что распяли так, чисто символически? — склоняясь над ней, говорил Сингапур, он точно подавлял ее, пристально и не мигая, заглядывал ей в глаза.
— Нет, я не о том, я не о том, — шептала она.
— Ладно, — отстранился Сингапур. — Ладно, успокойтесь, все нормально, — говорил он спокойно.
— Я не о том, я не об этом…
— Так не о том или не об этом? — уже снисходительно улыбаясь, спросил он.
— Вы придираетесь к моим словам, вы очень тяжелый человек, вы…
— Я всего лишь навсего атеист.
— Вот видите, вы… Вы должны поверить в Бога.
— Без креста?
— Что? — теперь испугано смотрела она на внимательно изучающего ее Сингапура, ему сейчас только монокля не хватало.
— Поверить в Христа без креста? — медленно и размеренно повторил он.
— Да! — отчаянно, боясь вновь попасться, словно зажмурясь и заткнув уши, как зубрешку зачастила она. — Это символы, не имеющие к вере никакого отношения, это символы, придуманные попами, что бы обманывать людей, истинная вера в другом, она подразумевает семью, нравственность…
— Далась вам эта нравственность, впрочем, мне нравиться, как вы сейчас говорили: «придуманные попами», «обманывать людей», — как много у нас общего, вы случаем не атеистка? По-вашему, религия — опиум для народа?
— Да-да, та религия, которая насаждается церковью, она — опиум, она одурманивает, заставляет забыть о нравственности, поклоняется символам, ставить свечки…
— Вы мне нравитесь, — засмеялся Сингапур, — если бы вы только слышали, что вы несете…
— Я говорю правду.
— Не сомневаюсь. Ну ладно, этак я могу вас вечно путать; девушка вы глупенькая, наивная и от того милая. Вернемся к главному. Что у вас там за лекции и за вера такая особенная — без креста?
— Наши лекции, — она глубоко вздохнула, сосредоточилась, — Наши лекции рассказывают о Боге, о семье, о нравственности (Сингапур усмехнулся). Вот видите, — оживилась она, — все ваши беды от этого — от потери нравственности.
— И от того, что я не верю в вашего Бога — ведь так?
— Бог один…
— И имя ему?..
— Ну что вы, он не Яхве и не Аллах…
— И, наверное, не Христос.
— Христа распяли, но людям явился новый мессия…
— Ну, наконец-то!! — с необычайным облегчением даже, вскричал Сингапур. — И имя ему? — он смотрел в эту минуту и говорил точь-в-точь, как уже утомившийся преподаватель, услышавший хоть что-то похожее на правильный ответ.
— Вы зря так иронизируете.
— Какая тут к лешему, ирония. Имя.
— Вы поймите, вы же видите, в каком мире мы живем, нравственность…
— Да твою… в богомать!! — выдал он вдруг. И неожиданно, как прежде, мягко, о-очень сдержанно: — Извините меня, милая девушка, просто это слово вызывает во мне откровенные приступы агрессии; постарайтесь его больше не использовать, и давайте отвечать ближе к названой теме.
— Вы знаете… я, наверное, пойду, я, наверное, вас задерживаю, — она сделала шаг назад.
— Ну что вы, как можно, — расплылся Сингапур, — ну как вы могли подумать, — с необыкновенной задушевностью продолжал он. — Ну разве такое возможно, как вы только могли…
— Вы, пожалуйста, больше не ругайтесь.
— Ни-ни-ни, — замахал он руками, — ни в коем случае, вот те крест, — он яростно перекрестился.
— Вот видите — вот и вся ваша вера — лишь внешне, а это ведь… — она запнулась.
— Безнравственно, согласен, я искренне поддерживаю вас; так давайте вернемся к теме — к вашей секте.
— Мы… я не отношусь к секте…
— Не важно. Кто мессия-то?
— Это важно, мы не сектанты.
— Хорошо, согласен, — в нетерпении торопил он. — Мессия кто — кто спаситель?
Она вздохнула и, с расстановкой, даже величественно произнесла:
— Имя ему — преподобный Мун.
— Еврей? — недоверчиво спросил Сингапур.
— Он кореец, — ответила она значительно.
— Ух ты! — выдал он восхищенно. — Данил, нас спасут корейцы! С востока сия звезда засияет. А всё прикидывались — самсунг, Ким ир Сен, Хуль вим бины. Ваш, кстати, за белых или за красных? — игриво подмигнул он. — Впрочем, не важно. — И вдруг запел ни к селу, ни к городу: — Данет от дано-он, очень вкусный он. Ах нет, не то, — поправил он сам себя: — Я узбеков люблю, они зимой лучше заводятся.
— Это ближе, — согласился Данил. Снисходительно, иронично наблюдал он всю эту сцену; пока терпения у него хватало.