— Вода же теплая, — бормотал Данил, усаживая раненого на стул. — Идиоты, — повторял он. — Где… что-нибудь… Бинты там… Сингапур, дуй ко мне, там в зале, в серванте, аптечка, зеленка. Дай полотенце, — приказал он здоровяку.
Вернулся Сингапур.
— Вот, — протянул он аптечку.
Залив рану зеленкой, забинтовав голову, Данил уложил Илью на диван; муновцы, всей толпой, молча наблюдали.
— Придурки малохольные, — в сердцах сказал им Данил, — вы же чуть его не убили. Кретины. И вообще вызывайте «скорую».
— Правда… ведь «скорую» надо было. А мы чего-то не подумали, — растерянно огляделся здоровяк. И сразу, человек пять, кинулись к телефону, мешая друг другу, уронили телефон.
— Я сам! — крикнул здоровяк, бросившись к лежащему на полу телефону.
— Пошли быстрее, — подтолкнул Данила Сингапур. — Сейчас вместе со «скорой» менты приедут.
— Точно, — нервно согласился Данил, и парни быстро покинули квартиру.
— Слушай, а скалка? — вспомнил Сингапур.
— Да черт с ней, — ответил раздраженно Данил. — Пошли скорее. — На улице он попросил: — Я поживу у тебя пару дней?
— Без проблем, — кивнул Сингапур.
Все обошлось. Илья две недели пролежал в больнице с гематомой и легким сотрясением. Отец Данила подсуетился, так что и проблем с милицией не возникло. Тем более что и самим сторонникам «Объединения», такая реклама была не к лицу. Вскоре они и вовсе съехали с этой квартиры.
4
— Слушай, все давно хотел спросить, — Сингапур вылил последнюю водку в пластиковый стакан, протянул Данилу. — Помнишь, когда с этим муновцем — тогда… Ну когда все только начиналось, мне этот лектор на стену указал и заявил тогда, что за стеной стул — когда он аллегорию свою развел эту божественную. Я ему еще возразил, что там не стул, а тумбочка.
— Помню, как ты возразил! — передразнил его Данил, — Возразил — так возразил.
— Да Бог с ним, я не об этом. Там, на самом деле, что было?
— А я почем знаю.
— Ну, кто там живет-то, ты знаешь?
— Кто живет, знаю, — ответил Данил. — Витёк там живет. Алкаш конченный, хотя ему и тридцати нет. Он — год назад это было — свой долбаный центр врубил с утра пораньше, как обычно по пьяни — на всю — весь стояк пробил, даже у нас пол заходил. Мы тогда с отцом к нему спустились. Он в расшибец. Дверь пришлось выбить. Лежал в хлам на матрасе.
— Стул был?
— Ты чего больной? — посмотрел на него Данил. — Я тебе говорю — алкаш. У него из мебели один этот долбаный центр музыкальный — еще совдеповский с такими метровыми колонками. В зале матрас на полу, и табурет на кухне — вот и вся мебель. Еще стол кухонный. Всё.
— И тумбочки не было? — пристально посмотрел на него Сингапур.
— И тумбочки не было, — вкрадчиво, как идиоту, повторил ему Данил.
— Вот и славно, — почему-то облегченно, произнес Сингапур.
— И чего? — выпив, не понял Данил.
— А того. Бога нет, — как глухонемому, на ухо, громко, сказал ему Сингапур. — Бога Нет, — повторил он, сделав ударение на оба слова. — Да, Сма? — хлопнул он по плечу Паневина.
— Наверна, сма, есть, — ответил тот невразумительно.
— Как это, наверна, — передразнил его Сингапур. — Он или есть или не есть.
— Не знаю, — пожал плечами Паневин.
— Знаешь, как переводится с английского, ай донт ноу? — весело подмигнул Данилу Сингапур.
— «Я не знаю», — ответил наивный Данил.
— Вот и никто не знает, — совсем весело подмигнул ему Сингапур.
— Придурок ты! — поняв, что попался, усмехнулся Данил.
— Ладно, — пошли отсюда, а то чёй-то малофато, — легонько постучал себе кулаком в грудь Сингапур. — Пора поиграть в догонялки. Ты как?
— Я пас, — отказался Данил, — домой пойду, надо курсовую по педагогике написать, в понедельник уже сдавать, так что…
— А я вот курсовую не буду сдавать! — даже пропел Сингапур. — Я вот, вместе со Сма, к Гале в гости пойду.
— Ну… это…
— Никаких «Ну это». Пошли, — обняв Паневина, Сингапур повел его из подъезда. Данил, усмехнувшись, зашагал следом.
Странно, что такой человек, как Андрей Паневин учился в институте, да еще и в педагогическом. Но если разобраться, ничего удивительного не было, тем более что учился он на художественно-графическом факультете. А, наверное, более бестолкового факультета и придумать нельзя. Чему там обучали, понять сложно. То ли живописи, то ли черчению, то ли педагогике, то ли прикладному искусству… Но учась на этом факультете, студент хоть в чем-то, но соображал. Если он не умел рисовать, он неплохо чертил, если не умел ни рисовать, ни чертить, учил начертательную геометрию или зубрил Сухомлинского, в конце концов, лобзиком по фанере выпиливал, или мог быть просто компанейским человеком. Сма не был компанейским человеком и не умел делать, буквально, ничего. За него хлопотала его мама, преподаватель педагогики. Женщина приезжая, и на редкость своенравная. Хотя и жила в Липецке уже лет десять, она никак не смогла не то, что полюбить его, она привыкнуть к нему не могла, и от того ненавидела лютой ненавистью. Впрочем, за последние десять-пятнадцать лет, в здешних краях поселилось немало приезжих. Приезжали с Сахалина, Воркуты, Норильска, Магадана… И что удивительно, не было еще ни одного, кто бы сказал о городе хоть что-нибудь положительное. Ругали на чем свет стоит. Но, все равно, приезжали и привозили родственников. Ругали, но жили, и обратно уезжать, видимо, не собирались. Главное недовольство всех приехавших сводилось к одному — к аборигенам. Люди здесь и хитрые, и корыстолюбивые, и бездушные, и хамы несусветные. Не было занятия, что бы Алла Константиновна Паневина не ввернула своего ядовитого слова об этом городе. Высокая, статная, в меру молодившаяся дама, она вела свой предмет, всегда стоя у доски, и, только был случай, вспоминала о Магадане, начиная всегда: «А вот у нас на Магадане…» — и дальше, во всех красках, доказывала, что там — на Магадане, люди и лучше, и честнее, и порядочнее, и прочее и прочее. Она даже пыталась исторически доказывать, что люди здесь такие исключительно по сложившемуся веками менталитету: жили в крепостном праве, и как раз крепостное право и превратило их в равнодушных ко всему обывателей, живущих с девизом «моя хата с краю». Вот у них на Магадане люди свободные, честные, порядочные, впрочем, и везде, где не было крепостного права, а жили люди независимые. — Всю ночь, — рассказывала она, — в подъезде девушка о помощи кричала, никто даже милицию не потрудился вызвать. Даже когда я милицию вызвала, вы думаете, кто-нибудь приехал?! Нет! А вот у нас бы на Магадане…