– Но ведь остается память, – перебил я.
Эдуард Семенович поморщился.
Весьма ненадежная штука. От нее больше вреда, чем пользы, я думаю. Это все равно как гулять по лабиринту кривых зеркал. И зачастую лишь кажется, что это наша память. А на самом деле – это искаженный слепок мертвеца.
– Моя память еще достаточно надежна, – ехидно сказал я.
– Да ну? – вскинул густые брови старик. – Завидую. Не помните, в позапрошлую среду утром шел снег?
Я открыл рот и закрыл его. Потом все-таки сказал:
– Однако нечестно. Шел снег или не шел – это ненужный информационный мусор. День остался позади. Мозг отфильтровывает ненужное.
– Ладно, – кивнул старик. – Помните себя лет эдак в шестнадцать? Нужное?
Я рассмеялся.
– Превосходно помню. Себя, а не погоду. И сказать я могу что угодно, ведь мы с вами не встречались, когда я был в том возрасте.
– Все что угодно – пожалуйста, увольте. Лучше расскажите, как относились к тем людям, которые видят смысл в тихой семейной жизни без потрясений. Которые ездили на дачи, копались в огороде и копили на новую стиральную машину. Такие обычные люди: чуточку жадные, чуточку трусливые, не пытающиеся написать великое в какой-либо художественной области произведение или совершить революцию в науке или государственном строе, чтобы вытолкнуть мир на следующий виток?
– Я их презирал. Я писал краской из баллончика: «Счастье – это не стиральная машина». Я ненавидел проявления стадности.
– Понятно, что ненавидели. Кстати, а белье вам тогда кто стирал?
Я почесал кончик носа.
– Мама.
– Замечательно! – вскричал Эдуард Семенович и даже, помнится, хлопнул в ладоши. – Великолепно! И будьте же честным до конца: маму вы тоже презирали?! Не как быдло на огородах и трубах, это было бы слишком, но так… слегка. Да или нет?
Я кивнул. А смысл отпираться?
– Конгениально!
– Чему радуетесь?
– Вам! Скажите, как сейчас относитесь к стиральным машинам?
– Дались вам они…
– Позвольте старику отвести душу!
– Мое отношение изменилось. Сначала я понял, что проблема, по сути, не в вещах. Проблема в отношении к ним. Железяки не виноваты.
– А затем, – подбадривал меня Мистер Штык, – затем…
– Пожив некоторое время в общежитии и на съемных квартирах, – со вздохом признался я, – стал думать, что она бы мне очень даже не помешала…
– И уж наверняка за эти годы поняли, в чем счастье? Да?!
– Вам в кайф чувствовать себя правым? – вопросами на вопрос отвечал я. – Умнейшим парнем во вселенной?!
Мистер Штык покачал головой.
– Вовсе нет. Это же просто болтовня. Треповая баталия. Меня изначально интересовало не замутненное годами мнение. А вы заехидничали. Мне же, выражаясь вашим языком, не в кайф, когда меня преждевременно подозревают в маразме и подкалывают без причины. Хотят заставить пенсионера драить толчок. Нехитрая комбинация…
– Черт, – ругнулся я, – опять выиграли. Я действительно мало чего общего имею с собой шестнадцатилетним. И мир, виденный им, лишь косвенно принадлежит мне. Убедили. Продолжим?..
…Ласкер доковылял до миски, чтобы попить воды, и приковылял обратно. На ногу в тапке. Я в сотый раз проигрывал. То ли не вник в защиту Алехина, то ли Мистер Штык придумал оригинальную версию нападения. Пришлось класть несчастного своего короля мордой вниз на доску. Мопс, услышав стук фигуры о стол, поднял башку и взглянул на меня. Глаза у него были большие и черные. Он вздохнул, притворно сочувствуя.
– Ласкер, веди себя прилично, – приказал Эдуард Семенович и протянул руку для пожатия. – Вы играете все лучше и лучше. Скоро мне придется сдаться.
– Шутите? Как давно вы увлечены шахматами?
Я пожал ладонь старика.
– Что-то около года.
– Как? – вскрикнул я. – Не с пеленок?
– Год назад я путался, как ходит конь…
–- Не верю.
– Ваше право, – сказал старик. – Не желаете ли коньяку в честь этой партии? Угощаю. Поверьте, коньяк не московский…
– Питерский?..
Эдуард Семенович впервые предложил мне выпить с ним коньяку.
– Лимон есть?
– И сахар, и кофе. Будете?
– А, – махнул я рукой, – давайте. Уговорили.
Мистер Штык встал и прошел к шкафчику. Ласкер потрусил следом. Мистер Штык спросил, не оборачиваясь, позвякивая чем-то в шкафчике:
– Как продвигается работа над сценарием?
– Сам пишется, – соврал я.
Оставался последний день, а я не сочинил ни строчки. Но я не умирал от голода. Наконец-то подвернулась разовая физическая работа: выносить строительные отходы с утра до вечера. Мозг при такой деятельности отключается. Трудишься на рефлексах.