И евангелисты широко пользуются этим приемом для фундирования своих положений. «Да сбудется реченное господом через пророка» — это и указание на эталон и распространеннейший аргумент авторов новозаветных сказаний.
Трехликий Христос. Икона. Ленинград… Музей истории религии и атеизма.
В тертуллиановском символе веры раннего христианства важное место занимает воскресение и второе пришествие Иисуса Христа. Значение этого пункта как центрального в вероучении христианства подтверждается и современными богословами. «В христианстве действительно все зиждется на вере в воскресение христово, — говорится в одной недавно опубликованной богословской статье. — …Без веры в воскресение… Иисус Христос — уже не „святый крепкий“… а в лучшем случае просто человек (Ренан, Штраус), в худшем — произведение человеческой фантазии, миф (Древс)»[118]. И далее автор обосновывает это положение тем, что Христос, который всю жизнь страдал, потом просто умер, оказался бы мало привлекательной личностью — люди не стали бы ему верить. Эта современная аргументация перекликается с полемикой Павла с коринфянами: «…если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна»… (I Кор. 15, 17).
Таким образом, авторам новозаветных произведений было чрезвычайно важно как можно более аргументированно доказать «факт» воскресения, и они стремились ввести в свои произведения множество «свидетельских» показаний. Однако достаточно сравнить различные «свидетельства» такого рода, чтобы убедиться в том, что рассказы о воскресении евангельского Христа являются лишь отражением вырабатывавшегося догмата воскресения. Примечательно, что в Новом завете сохранились отзвуки скептицизма и борьбы, развернувшейся против учения о воскресении. Так, в евангелиях говорится, что апостолы не поверили сообщению о воскресении Христа (Лука 24, 11; Марк 16, 14); «иные», сообщается в другом месте, усомнились в этом даже при личном свидании с воскресшим Иисусом в Галилее (Матф. 28, 17). Евангелисты навязывают Иисусу неподражаемую по своей наивности «вещественную» аргументацию: он показывает апостолам свои руки и ноги, дабы они могли «осязать» его, ест «пред ними» печеную рыбу (Лука 24, 36–43) и даже предлагает неверующему Фоме вложить перст в свои раны от гвоздей (Иоанн 20, 24–27). Многочисленные противоречия и разнобой в «свидетельствах» новозаветных авторов составляют естественный фон всего этого евангельского мифа.
Столь же разноречиво представлена в Новом завете идея второго пришествия Христа, что, вероятно, надо поставить в связь с разноречивостью представлений о Христе. Первоначально ожидалось, что «последние дни» наступят в предельно короткие сроки. «Не успеете обойти городов израильских, — свидетельствует евангелие от Матфея, — как придет сын человеческий» (10, 23). В другом месте того же евангелия говорится, что это произойдет в пределах жизни одного поколения — «не прейдет род сей» (24, 34). Однако в той же главе это переносится уже в неопределенные будущие времена, когда евангелие будет проповедано по всей вселенной и всем народам (24, 14), т. е. когда христианство, вытеснив всех своих соперников, станет единственной мировой религией.
Троица. Худ. Андрей Рублев. Икона. Москва. Третьяковская галерея.
Таковы некоторые противоречивые черты этого «сияющего образа» евангельского Христа. По замечанию одного исследователя, евангельские сказания сотканы из эпизодов, широко встречающихся в древнейших пластах фольклора многих народов[119], но в особенности этого района Средиземноморья. Следует лишь добавить, что образ этого мистического Христа вобрал в себя не только фольклор, не только мифы об умирающих и воскресающих богах Востока, но и многие другие дохристианские идеи века.
Если сопоставить евангельские сказания о чудесах, исцелениях и знамениях с аналогичными рассказами в сочинениях античных «языческих» авторов, нетрудно заметить, что они не выходят за рамки представлений своей эпохи. Император Веспасиан, как уже отмечалось, «излечивает» одним своим прикосновением калеку и «плюнонением» возвращает зрение слепцу; император Август «непорочно» рождается от бога; некий Элеазар изгоняет бесов из одержимых; какой-то безымянный пророк-бунтовщик, собрат и почти современник Иисуса, собирается силой своего слова разрушить иерусалимские стены… Примеров такого рода множество.
Перекликается с идеями века и этическая проповедь христианства; противоречивые тенденции в некоторых из них являются лишь отражением противоречий эпохи. Павлово «нет ни эллина, ни иудея… варвара, скифа, раба, свободного…» (Кол. 3, 11) — не откровение христианства, а усвоенная им и освященная божественным авторитетом Христа идея века. Идеал евангельской бедности — плод общественной мысли «маленьких людей», социальных низов общества во всех пределах Римской империи. Общность имущества — здесь, как мы видели, кумранские сектанты имеют безусловный приоритет перед христианскими общинами. Евангельские добродетели— немудрствование, простодушие, милосердие, бескорыстие— не откровение Христа, а моральный кодекс, стихийно выработавшийся среди социальных низов римского общества. Он формировался как реакция на враждебную низам и прогнившую мораль рабовладельческих верхов. Христианство восприняло все эти принципы, и, освятив своим авторитетом, возвратило их тому же обществу, но уже в ранге божественного откровения. И даже печально-знаменитые новозаветные поучения о непротивлении злу и рабской покорности обидчикам также отражают определенные тенденции в развитии общественной мысли века. Перечень таких примеров тоже может быть значительно увеличен.