Всякое тело должно подчиниться смерти всесильной,
Но остается на веки образ живой.
Он лишь один – от богов.
«Не посылайте же на небо тела честных людей вопреки законам природы, – назидал Плутарх, – но веруйте, что души добродетельных людей, вполне по законам природы и божественной справедливости, из людей делаются героями, из героев – демонами, наконец из демонов… становятся богами… заслуженно достигнув прекраснейшего блаженнейшего конца» (Ромул, 29).
Впрочем, евреи имели здесь собственную традицию. О вознесении пророка Илии на небо живым говорится в 4-й книге Царств (2:11). Позднее вознесенными к Богу стали считать патриарха Еноха («Книга Еноха», Таргум Пс-Инф на Быт 5:24), а также пророков Моисея и Исаию («Вознесение Моисея», «Вознесение Исаии»). Агадические сказания причислили к числу переселившихся на небо Баруха, Ездру, раба Авраама Элиезера, строителя храма Хирама и многих других «мужей Божиих». Вопреки мнению Плутарха и всех, кто не мыслил для грешной плоти небесного блаженства, в перечисленных случаях вознесение праведников на небо происходило в конце их жизненного пути, но не после смерти и не со смертью, а вместо смерти. Могилы и гробницы у вознесенных отсутствовали, потому что они как бы и не умирали (Ев. Ник 16). По-видимому, о таком вознесении «до третьего неба» некоего «человека во Христе» говорит апостол Павел во Втором послании к коринфянам, хотя добавляет, что не знает точно, произошло это в теле или вне тела (12:2-4). Именно так, минуя смерть, представляет вознесение Иисуса Коран: «А они (иудеи) не убивали его и не распяли, но это только представилось им… Аллах вознес его к Себе» (4:156). Следуя ветхозаветной традиции, мусульмане уподобили Иисуса-Ису тому же Еноху и Илии.
Конечно, и у евреев имелись свои представления о душе (нефеш, руах) и ее посмертном существовании. В 15/16-м псалме читаем: «… даже и плоть моя упокоится в уповании, ибо Ты (Бог) не оставишь души (нефеш) моей в аде (шеол’е) и не дашь святому Твоему увидеть тление» (9-10). Слово «тление» (tx#) здесь вряд ли можно отнести к душе; скорее всего, это говорится о теле, о плоти, «успокоенной в уповании» [41]. Псалмопевец выражает надежду, что душа его избегнет преисподней, а тело тления. Можно подумать, что он надеется вообще миновать смерти и уподобиться тем же Еноху и Илии, живыми взятыми на небо. Однако, в другом 48/49-м псалме звучат мысли в духе Пиндара: «… не будет того вовек, чтобы остался [кто] жить навсегда и не увидел могилы (tx#h – т. е. тления). Каждый видит, что и мудрые умирают» (9-11). Но далее снова говорится: «Но Бог избавит душу (нефеш) мою от власти преисподней (шеол’а), когда примет меня» (16). Из этих слов следует, что хотя тела смертны, души (во всяком случае, души праведников) продолжают жить, не попадают вместе с телом в шеол, но «принимаются Богом». Где? Напрашивается догадка: именно на небесах. Так же можно интерпретировать Пс 55/56:14, 114/116:8, Прч 15:24, Ек 12:7. Похожим образом звучит один из кумранских гимнов, в котором автор (Учитель праведности?) обращается к Богу: «благодарю Тебя за то, что Ты избавил душу мою от ямы (=шеола?) и от Аввадона шеола Ты поднял меня (=душу?) на вечную высоту. И я расхаживал по беспредельной равнине (неба), и я узнал, что есть надежда для того, кого Ты сотворил из праха для вечного света» (1QH 3:19-20). Иосиф Флавий прямо говорит о близости еврейских и греческих загробных представлений, когда рассказывает о ессеях: «Они веруют, что, хотя тело тленно и материя невечна, душа же всегда остается бессмертной… как только телесные узы спадают, она, как освобожденная от долгого рабства, радостно уносится в вышину» (Война, II 8.11). Позднее такое учение исповедывали израильские хасиды.
Сам Иисус мог придерживаться как взглядов ессеев, так и веры в вознесение на небо живых праведников, а также иметь по этому вопросу собственное мнение. Что, к примеру, он имел в виду, говоря своим судьям, что они узрят его на небе грядущим на облаках небесных (Мф 26:64)? Произойдет ли это после его смерти (ведь уже неизбежен был смертный приговор!) или же он верил, что каким-то чудесным образом спасется от смерти и поднимется к облакам подобно Еноху и Илии? Нам думается, что он верил во второе. Только в таком случае становится неподдельным и глубоким все его отчаяние, когда, будучи распятым и чувствуя неотвратимость смерти, он возопил, цитируя уже упоминаемый нами псалом: «Боже! Боже! для чего Ты меня оставил?» Точнее по-древнееврейски и арамейски: «почему Ты меня покинул?» Конечно, ессейское «радостное вознесение в небеса» освобождаемой души тут не при чем. Передавая предсмертный возглас Иисуса, да еще в его арамейском звучании, евангелисты Марк и Матфей убедительны как никогда. Нет сомнений, что в этом месте традиция донесла подлинные слова распятого. Мы проникаемся его внутренним состоянием в эти его последние мгновения, всем ужасом, охватившим его пред лицом смерти, которая пришла, чтобы доказать ему, что он такой же как все. В ином случае это безусловно глубокое отчаяние умирающего, хорошо запомнившееся всем присутствующим, становится только минутной слабостью, не более того. Не случайно великий стилист Лука попытался затушевать слишком явную агонию умирающего Иисуса. В его Евангелии распятый обменивается репликами с разбойниками, прощает своих мучителей, а перед смертью цитирует другой, вполне нейтральный псалом: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой» (23:46; Пс 30:6). Евангелиста Иоанна не устроила и эта умелая обработка. Его Иисус-Логос, испуская дух на кресте, торжественно возглашает: «Свершилось!», то есть, – поясняет Иоанн, – свершилось все, что было предсказано о Нем в Писании (19:28,30). Даже беглое сравнение этих мест показывает, в какую сторону развивалось христианское предание, и что, вероятно, было в нем вначале.