Если ты не ставишь перед собой этот вопрос, то вполне можешь махнуть на все рукой и пойти домой. Аналогичную мысль развивает, хоть и в ином ключе, ветеран философии религии Джон Хик[3]. Твое мнение об Иисусе влияет на все твое мировоззрение. Если это мнение изменится, изменится все. Чуть поверни штурвал, — корабль пойдет другим галсом. Грубо говоря: а что если маньяки были правы?
Некоторые, впрочем, старательно разделяют веру и историческое исследование. Об этом я еще скажу далее. Пока ограничусь следующим замечанием. Я — историк и церковный человек, знаю оба мира изнутри, и, по–моему, одно другому не мешает.
II
Над темой этой книги я размышляю большую часть жизни. Серьезная же работа началась, когда меня в 1978 году пригласили прочитать в Кембридже лекцию на тему «Евангелие в Евангелиях». Мало того, что тема была слишком широка, — я ее не понимал. У меня тогда не было реального ответа на вопрос о том, почему «Евангелие» — не только смерть Иисуса на кресте, но и вся его жизнь. Потом, за пятнадцать лет преподавания в Кембридже, Монреале и Оксфорде, я убедился: это большой вопрос, и связанные с ним более узкие вопросы задавать стоит. На них можно получить и ответы, если не сворачивать с магистрального пути исторического метода на живописные проселки некоторых современных методов, где скоро упрешься в герменевтическую телегу с сеном или стадо овец.
Другим стимулом продолжать историческое исследование была новая волна научных трудов по Иисусу, которую я описываю в части I. Я изобрел термин «третий поиск». Им я обозначил тот тип современных подходов к Иисусу, который считает Иисуса эсхатологическим пророком, возвещающим долгожданное Царство, и строит вокруг этого серьезную историографию (см. главу 3). Некоторые ученые называют «третьим поиском» все современные исследования по Иисусу, но я не вижу необходимости отказываться от своего первоначального словоупотребления. Именно коллегам, представляющим «третий поиск», я более всего обязан в собственных решениях проблем. Вместе с тем исследователи Иисуса, придерживающиеся других подходов (см. главу 2), подтолкнули меня четче сформулировать мои с ними разногласия. Я искренне благодарен им за это, а также за указание на различные нюансы, которые я вместе с другими представителями «третьего поиска» мог бы пропустить.
Есть старая шутка: историк заглядывает в глубокий колодец, видит на дне собственное отражение и принимает его за образ Иисуса. Однако, хотя такая опасность грозит всем историкам, образ, описываемый в этой книге, явно не мой собственный. Я не пытался создавать Иисуса по образу университетского лектора или англиканского священника. Он по–прежнему бросает вызов обоим этим мирам и мне в том числе. Конечно, это само по себе не означает, что образ нарисован верно. Это лишь то означает, что он не автопортрет. К сожалению, не автопортрет.
В книге я обосновываю выводы, о которых, начиная исследование, и не думал. Не помышлял я о них, и начиная свою преподавательскую деятельность. Более того, когда, решив, что пришел наконец к окончательным выводам, я сел писать книгу, моя точка зрения была иной, чем сейчас. Я постоянно сталкивался с историческими проблемами. Постоянно возникал вопрос, как согласовать полученные результаты с христианской верой (отказаться от основополагающих христианских убеждений я мог, лишь став совершенно другим человеком). Мои взгляды на Иисуса в его историческом контексте развивались и менялись. Соответственно развивалось и менялось мое понимание христианства и веры. Данный процесс, который не назовешь легким и приятным, продолжается и поныне. Опять–таки это само по себе не означает, что мои выводы правильные. Это лишь опровергает обвинение, что я подгонял результаты под заранее известный ответ.
На книгу неизбежно наложила отпечаток нынешняя ситуация в той земле, где жил Иисус. Я какое–то время находился там в 1989 году, когда писал первый набросок. Из комнаты я мог слышать стрельбу. Выйдя на улицу, можно было почти в равной мере ощутить и тревогу евреев, и безысходность палестинцев. Когда я писал главу о кресте, беспорядки за окном разгоняли с помощью слезоточивого газа. Это не могло не заставить меня по меньшей мере задуматься о многом. В конце 1995 — начале 1996 года, когда я переписывал книгу набело, по телевизору передавали не менее тяжелые репортажи. Поэтому конфликты и неоднозначность многих проблем в той прекрасной стране навсегда связаны для меня с темой моей книги. Пожалуй, так и должно быть. И если книга хоть отчасти поможет установить там или где–нибудь еще справедливость и мир, я буду удовлетворен.