Вывод: Иисус «официально» был не только плотником, он был также каменотесом, потому что это одна корпорация. Несомненно, активно обоими этими ремеслами он никогда не занимался. Но официально считалось, что он занимается ими. А поскольку в Израиле каждый мужчина должен был владеть каким-то ремеслом (см. с. 82), это удостоверяло его благонадежность.
К тому же, как в старинной Франции и во всей старой Европе, сын должен был принадлежать к тому же цеху, что и отец. Он был не вправе выйти из этого цеха (да ему было и невыгодно, потому что он узнавал от отца секреты ремесла, наследовал его инструмент и его репутацию). Из этого мы можем заключить, что его отец, Иуда из Гамалы, также официально имел эту двойную квалификацию. И это значит, что ее имели и братья Иисуса. Рыболовство — лишь побочный источник дохода, вроде охоты. (В наши дни браконьерство, как на воде, так и на суше, дает некоторым сельскохозяйственным рабочим дополнительное пропитание.) Таким образом, Симон обязан своим прозвищем Камень либо эпизоду из его рабочей жизни, либо соответствию характера собственному ремеслу.
И — следующий вывод — если вожди зелотского движения, Иисус и его братья, принадлежали к цеху плотников и каменотесов, вероятно, и приверженцев они себе набирали прежде всего в этой среде. Не забудем, что у еврейских цехов были свои особые синагоги, а значит, их члены жили «в стороне» от простого еврейского населения. У евреев такой класс людей назывался «отдельными». Сколько из четырех-пяти тысяч человек, составляющих маневренную группировку Иисуса (Матф., 14:21 и 15:38), принадлежало к этой корпорации?
А из этой принадлежности к корпорации вытекало использование точного ритуала казни над предателем, убийцей своего господина. Значит, именно ученики были исполнителями столь дикой расправы[164].
Измена Иуды Искариота и его казнь, совершенная остальными членами штаба Иисуса, отягчили положение его отца Симона и, конечно, во многом лишили его общего доверия.
С другой стороны, почему Иисус препоручил свою мать Иоанну, а не другим своим братьям, таким же детям Марии — «Симону, Иакову и Иуде» (Матф., 13:55)? Потому, что он наконец понял предательство своих сторонников: от него избавились, а Иуду заставят замолчать, чтобы не осталось и следа этого общего предательства. Вспомним, что его уже хотели запереть, объявив сумасшедшим (Марк, 3:21). Для этого приходили его близкие.
К тому же утверждение, что Иуда предал своего дядю и своего царя из-за тридцати сребреников, немногого стоит. Иуда, несомненно, был профессиональным вором (Иоан., 12:6); он был разбойником с большой дороги, как большинство сикариев, судя по словам Евангелий. «Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали» (Иоан., 12:6). Он мог так продолжать еще долго, потому что этот денежный ящик пополнялся по мере необходимости.
Если он предал, он, несомненно, сделал это по двум причинам.
Первая состояла в том, что после заклинания духов на горе Фавор Иисус, вероятно, произвел нечто вроде перевода движения на мирные рельсы. Над ним взяло власть некое загадочное существо. Или же внутренняя эволюция привела его к мысли отказаться от этой беспощадной и безжалостной борьбы, ввиду могущества Рима изначально обреченной на поражение. Или он постарел, стал «близок к старости», как говорит святой Ириней, и утратил надежду. А ведь Иуда был молод, и в его сердце не умерли ни ненависть к римлянам, ни безумные надежды.
Вторая состояла в том, что он был сыном Симона, брата Иисуса, и после назначения его отца наследником Сына Давидова теоретически царская власть над Израилем переходила к их ветви. Он, Иуда, маленький разбойник с большой дороги, безвестный сикарий, со смертью отца становился главой иудейского мессианизма. И со смертью Иисуса, своего дяди, он уже превращался в «дофина».
В самом деле, почему Симон в одиночку после ареста Иисуса слонялся у самого дома, где происходило заседание суда? Из верности (его троекратное отречение заставляет в этом сомневаться) или из страха, что Иисуса в конечном счете выпустят и он вернется, чтобы потребовать отчета от Симона и его сына Иуды?
Возможно, последнему и не надо было больше ничего, чтобы принять решение убрать Иисуса (с выгодой, потому что голову Иисуса римляне должны были оценивать гораздо дороже, чем в тридцать сребреников), не надо было больше ничего, скажем так, чтобы принять решение об устранении вождя, впавшего в теоретический и тактический уклон.