Так вот, «Деяния Пилата» сообщают, что прокуратор в приговоре распорядился: «Прежде всего, велю, чтобы тебя бичевали, в силу законов империи, и далее чтобы тебя распяли в том месте, где тебя схватили, вместе с Демасом и Цистасом, обоими ворами, которых схватили вместе с тобой» (Деяния Пилата, IX).
Но Иисуса схватили не на Голгофе, а в Гефсимании, в Гефсиманском саду, у подножия Масличной горы. И нам следует приступить к этой проблеме: она важнее, чем кажется с первого взгляда, почему — будет ясно в дальнейшем.
Даниэль-Ропс, до бесконечности использующий в своей книге «Иисус в Его время» обороты «должно быть», «можно предположить, что», «вероятно» и ставящий во главе процессии, идущей совершать чисто римскую казнь, «привратника синедриона», не сообщает никаких конкретных сведений о маршруте осужденных и их военном эскорте. Достаточно перечесть главу «Крестный путь», чтобы отметить его осторожность и неуверенность. Тем более понятную с учетом того, что определять и уточнять этот маршрут начали только в IV веке (опять-таки), с прибытием первых в истории паломников[132].
Императрица Елена, мать Константина, велела в конечной точке маршрута паломников построить базилику. Там собрали всё для их удобства, чтобы они не тратили зря силы, бродя по разным местам. Так могила и Голгофа оказались рядом другом с другом. Самое большее в двадцати метрах от могилы находится место, где (после сна, ниспосланного ей ангелом-хранителем) Елена велела копать, чтобы найти невредимые, хотя прошло почти три века, три креста — Иисуса и воров. Впоследствии обрели гвозди, терновый венец, тунику Иисуса, плат блаженной Вероники и, наконец, тридцать девять саванов, один аутентичнее другого. Притом почти всё подтверждало свою подлинность многочисленными чудесами. Таким образом, в музее было всё, даже крайняя плоть Иисуса, ныне хранящаяся в Ватикане.
Теперь места паломничества были полностью подготовлены, его организовали безупречно, всё, можно сказать, было под рукой. Впоследствии у каноников церкви Гроба Господня родилась гениальная идея. Любой мужлан, приходивший к святой могиле в качестве паломника, получал у них посвящение в рыцари. Получив аттестацию, заверенную подписью и печатью, наш мужлан возвращался в Европу обладателем личного дворянства. В те времена это давало многочисленные преимущества. Если так же поступали его сын и внук, их дворянский титул становился наследственным, это было дворянство «третьего раза».
Тем не менее о крестном пути Даниэль-Ропс пишет с осторожностью: «Правду говоря, этот маршрут не более чем гипотетичен, и иначе быть не могло, если принять к сведению, сколько развалин возникло за века в Святом городе и какие массы обломков скопились в низинах… Этим сувенирам, слишком ценным, не стоит придавать чересчур большое значение» (Daniel-Rops, Henri. Jesus en Son temps. Paris. 1945).
Так вот, попытаемся восстановить план Иерусалима времен Иисуса при помощи мозаичного плана, открытого в Мадабе, в Иордании, и датированного 595 годом.
К северу от города отходит дорога, ведущая через Раму в Самарию, и другая, ведущая в Кесарию. Они расходятся всего в шестидесяти метрах от Северных ворот, которые в средние века называли «Скорбными». Если пройти вне пределов города чуть западнее и миновать Тиропеонскую долину, покажутся Ефремовы ворота, через которые проходит дорога на Иоппию (Яффу). В ста метрах по правую руку от путника возвышается скалистый холм Голгофа. Утверждать вместе с Даниэль-Ропсом, что это была дорога на Дамаск, — lapsus calami [описка (лат.)] или географическая ошибка. С другой стороны, старинное кладбище — не там, оно находится по другую сторону Тиропеона и Кедрона, в полутора километрах по прямой линии, у подножия горы Соблазна, совсем близко к Гефсимании и Масличной горе.
Так вот, Даниэль-Ропс в книге «Иисус в Его время» пишет следующее:
«Существовал обычай — еще сохранившийся в некоторых странах, особенно на Востоке — размещать кладбища у городских ворот, и обыкновенно смертные казни совершались среди надгробий. Разве Голгофа не возвышалась всего метрах в двадцати пяти от того места, где находилась могила, принадлежащая Иосифу Аримафейскому? Разве в „Сатириконе“, в главе, где Петроний рассказывает забавную историю о безутешной вдове, также не говорится о распятии среди могил?[133]Голгофу надо представлять как одно из тех мрачных мест, близко знакомых со смертью и отдающих мертвечиной, над которыми кружат, подстерегая последний вздох своей поживы, те „птицы Эсквилина“, о которых говорит Гораций (потому что в Риме казни обычно происходили на кладбище у Эсквилинских ворот), — грифы, столь обычные в небе Иудеи…»