Над платформой лодка мягко опустилась, и водитель показал, что они должны выйти. Как только они это сделали, лодка сразу же поднялась и — на этот раз намного быстрее — перелетела через толпу и опустилась за ней.
— Вы могли попросить дать вам дорогу, и толпа расступилась бы, — сказал Хфатон. — Но вы опаздывали, и я послал шррет.
По его выражению лица можно было понять, что они не прошли испытание. Наверное, тест на IQ, подумал Орм. Он не стал рассказывать об инциденте с Мадлен. Крешийцы и так догадаются, что с ней что-то не так. А может быть, подумал он, и он сам выглядит не лучше. Не посерел ли он под темной пигментацией, и нет ли на лице следов напряжения?
И Бронски с Ширази тоже выглядели не слишком спокойными.
Платформа все еще поднималась вверх, но на высоте тридцати пяти футов остановилась. Шли минуты. Орм посмотрел на шар, прикрыв глаза ладонью. Тот горел ярко, как и всегда.
Из тесной группы в центре платформы выступил один из крешийцев. Его хитон был раскрашен белыми и голубыми полосами, поверх настоящей бороды была надета фальшивая — длинная и вьющаяся, а в правой руке он держал крючковатый пастушеский посох из какого-то голубого дерева.
— Рабби Манассия бен-Махир, — сказал Хфатон на ухо Орму.
Рабби поднял посох. Рев толпы и музыка немедленно стихли, и слышен был только плач младенцев в толпе. Женщина на краю толпы рядом с платформой обнажила грудь и дала ее своему младенцу, и тот затих. У Орма при виде этой могучей груди опять возникла судорога в паху. В ту же минуту ему стало стыдно. Вот он ждет Мессию, который с минуты на минуту появится, и тут на тебе — половое возбуждение.
— Прости мне, Господи! — прошептал он. И в то же время подумал: «А что я могу поделать? Такой долгий пост, а я не святой».
Рабби начал петь, и на третьей фразе толпа подхватила. Слов Орм не понимал — они были на иврите, — но он пел вместе со всеми, сначала повторяя бессмысленные для него слова, а потом перешел на молитвы Господу по-английски.
Тут Хфатон слегка толкнул его и сказал:
— Совершенно не обязательно тебе петь со всеми. Лучше молчать, чем говорить не те слова.
У Орма запылали щеки.
Рабби вновь поднял посох, и снова пала тишина, нарушаемая лишь плачем младенцев, хотя теперь их было меньше. Орм не стал смотреть вниз: не хотел, чтобы его отвлекали обнаженные груди. Хотя все равно, подумал Орм, он читает у меня в уме, и он узнает. И тут же сообразил, что это чушь. Ведь ему говорили, что Мессия всего лишь человек — пусть и усыновленный Богом — и он не телепат. И снова пришла мысль: а ведь я не знаю, тот ли он, за кого они его выдают. Может быть, права Мадлен Дантон.
«О Боже, — взмолился он, — избавь меня от сомнений. Дай мне уверовать в истину».
Вот оно! Но не ребенок ли это заговорил в нем, ребенок, верящий всему, чему учат отец и мать, ребенок, никогда не умирающий в душе человека?
Он заметил, что, пока он разбирался со своими мыслями, рабби начал еще одно песнопение, на этот раз на крешийском. Это он понимал — большую часть, по крайней мере, и присоединился. Третья песнь была опять на иврите, и Орм молчал, чувствуя на себе жесткий взгляд Хфатона.
И снова рабби поднял посох, и миллионы голосов затихли, сделав слышимым только детский плач Медленно погасли пульсирующие огни неба, оставив сплошную голубизну. Сразу же стало темнеть солнце, и по толпе пронесся благоговейный шепот Голубое небо быстро потускнело и стало черным Шар засветился красным, потом стал невидим, и пещеру заполнила ночь. Орм не видел даже стоящих рядом с ним Хфатона и Дантон. Вокруг него и в нем самом была лишь полная тьма, и слышался лишь звон в ушах — кровь пульсировала по сосудам. Затихли даже младенцы, хотя, казалось бы, должны сильнее заплакать в темноте.
Сколько это длилось? Он не знал. Казалось, много минут. Вдруг раздался глухой стук, и Орм вздрогнул. Тупой конец посоха рабби ударил по камню, зазвучал его голос, и толпа запела вновь.
Орм не отводил взгляда от купола и потому заметил первые проблески темно-красного сияния оживающего солнца. Постепенно оно становилось ярче, и наконец стало возможно разглядеть стоящих рядом и внутренний круг толпы. Но свет был призрачный, и люди в нем казались фантомами.
Толпа снова запела, и к концу песни солнце стало ярче. Снова раздались возгласы экстаза и благоговения. Теперь на фоне оранжевого шара была видна черная точка. Она спускалась вниз, к нему, и росла.
Еще ярче разгорелось солнце, хотя и не очень сильно, так что на него можно было глядеть секунду-другую, но потом нужно было давать отдых глазам. Спускающийся объект стал миниатюрной фигурой человека.
Орм застонал и схватился за руку Мадлен. Рука была холодная и влажная.
За ним кто-то громко пукнул.
Орм захихикал и не мог остановиться. Он ожидал, что нарушителю будет сделан выговор, но остальные на платформе только громко расхохотались. Обернувшись, он увидел, что Йа'акоб улыбается, но покраснел от стыда. Рабби, который не видел в этом ничего смешного, хотя и не мог не понимать, что смех снимает напряжение, постучал посохом по камню и потребовал молчания.
Орм снова взглянул вверх.
— Ричард, у тебя зубы стучат, — сказала Мадлен.
Он стиснул челюсти, осознал, что трясется как в лихорадке, и ответил:
— У тебя тоже не лучший вид, Мадлен. Как и они, Ширази не очень владел собой. Он побледнел и закусил губу. Бронски оскалил зубы, а стиснутые пальцы держал на уровне груди. Вниз плавно спускался человек, облаченный в небесного цвета хитон. Ноги его были босы, длинные волосы развевались за плечами, и они казались темно-рыжими. Руки он держал прижатыми к бокам, а голова была откинута назад.
— Йа Иешуа га-Мешиах! — крикнул рабби, и толпа подхватила крик:
— Слава Иисусу Мессии!
Человек, опустившийся на платформу посреди выкриков, воплей и всхлипываний миллионной толпы, был пяти футов одиннадцати дюймов роста. Волосы у него оказались темно-рыжие, а бороды не было вовсе. Красивое лицо левантинца. Оно не напоминало черты, запечатленные на знаменитой туринской плащанице. Руки мускулистые, но не массивные. Из-за длинных пальцев большие кисти рук казались уже, чем на самом деле.
Глаза черные, живые и блестящие. Губы, подумал Орм, несколько толстоваты для представителя белой расы, но тут уж не ему придираться. Высокие скулы, слегка впалые щеки. Нос длинный, слегка крючковатый, подбородок сильный, закругленный и раздвоенный. Кожа красивого золотисто-коричневого цвета.
Человек на секунду застыл, разглядывая стоящих на платформе. Потом поднял правую руку и заговорил глубоким баритоном:
— Да пребудет с вами Дух Святой, дети мои. Он доволен вами, и близок уже День Пришествия.
В толпе долго не смолкали крики радости. Наконец человек снова поднял руку, призывая к молчанию, и оно наступило тут же, снова нарушаемое лишь плачем детей.
— Пришествие близко, но много еще работы осталось до того. Завтра ваши вожди расскажут вам подробности, а общий план вы знаете. И потому я не проведу этот день с вами, как бывало раньше.
Толпа застонала.
Он улыбнулся и сказал:
— Но я и не вернусь домой так быстро, как раньше. В этот раз я пробуду с вами две недели.
Миллион глоток разразился восторженным воплем.
— Это особая честь вам четверым! — крикнул Хфатон в ухо Орму. — Он остается из-за вас!
Орм его почти не слышал. Он онемел и чувствовал лишь собственную дрожь. Ему до боли хотелось помочиться. Фигуру Иисуса он видел как через волны жара.
Иисус снова поднял руку, и снова, будто повернули выключатель, шум смолк.
— Идите ныне в синагогу, дети мои, и почтите Отца своего, и насладитесь потом празднеством и весельем и любовью и всем добром, что создал Отец на радость вам. Шолом.
Иисус повернулся и направился к землянам. Орм повалился на колени и поцеловал протянутую ему руку.