Я от многих евреев слышал объяснения, почему так много итальянских евреев похожи на итальянцев, а голландские евреи — на голландцев, а сефарды — на испанцев или португальцев, а йеменские евреи — на арабов Они это приписывали защитной мимикрии. Такое объяснение смешно и ненаучно. Они просто не хотят признать, что как-то, как бы ни пытались они сохранить свою «расовую» чистоту, языческие гены все же проникали. Частично это можно списать на изнасилования, но главной причиной все же был адюльтер. Конечно, поток генов шел в обе стороны, и у многих антисемитов есть еврейские предки.
Евреи, особенно набожные, такое объяснение даже и рассматривать не хотят. Не знаю уж почему. Во всю их историю их же собственные пророки обрушивались на свой народ за блуд с гоями. Если воспользоваться более точным и менее эмоциональным словом — «за смешение генов». Ты ведь читал Библию и знаешь, о чем я говорю.
Но Бронски еще и заметил, что в этом не было опасности для сохранения еврейской идентичности, которая базировалась на чистоте не «расовой», а религиозной. Как бы там ни было, а по еврейскому закону ребенок, рожденный еврейской матерью, считался евреем и воспитывался как таковой. Правда, ему часто приходилось терпеть стыд и насмешки, и его могли не допустить на молитву в Храм.
— Это не особенно было важно, — добавил Бронски, — поскольку после семидесятого года от Рождества Христова уже никакого Храма не было, как не было его во время вавилонского пленения. Но я отклонился от темы как обычно. Впрочем, такие отступления не менее интересны, чем главная тема.
Этнические группы усваивали чужую культуру, общаясь с другими группами. Но что для язычников было просто культурным обменом, для ортодоксальных евреев считалось грязью, мерзостью, злом.
— Со своей точки зрения, они были абсолютно правы. Как они могли остаться евреями — Избранным Народом Господа, если оставят свою веру, если забудут хоть один из законов Моисея? Даже изменить хоть буковку в этом законе — значит дать змею просунуть ногу в дверь? — Бронски улыбнулся: — Это если бы у змея были ноги Ладно, нос. А вот марсианские евреи были изолированы не только от своих братьев на Земле, но и от языческих обществ. Они не перенесли ужасных преследований, как евреи Земли, и не подвергались соблазну пойти по путям языческим. Им совершенно непонятны оттенки и эмоциональные ассоциации, Связанные со словом «еврей» у слишком многих гоев, да и у самих евреев тоже.
Здесь, когда крешийцы и земляне стерли различия своих культур, что было намного проще, поскольку крешийцы стали евреями, общество стало однородным и никогда не вступало в контакт с не-евреями. Вначале, конечно, не могло обойтись без трений, но к насилию они не приводили.
Две тысячи лет марсиане не знали ни войн, ни потоков беженцев, ни бунтов. Единственным гражданским возмущением бывали время от времени происходящие мирные демонстрации. Бывали драки между отдельными людьми или группами, случались убийства. Но их было так мало, что Бронски, по его словам, иногда задумывался: а в самом ли деле марсиане — люди? Здесь он быстро вставил слово, что он сам, как Марк Твен, имеет некоторые предубеждения относительно человеческой расы. Марсианское общество показало, что у человечества есть способности к мирному сотрудничеству. И еще показало, что хомо сапиенс (как и хомо крешиец) — не прирожденный убийца. А если и был им, то марсианское общество сумело подавить или снизить эту инстинктивную тягу к убийству и войне.
— Да, — возразил Орм, — но заметь, что теперь, когда возник контакт с иностранцами, марсианин потянулся к войне.
— Нет. Он не объявляет войну. И не будет драться, если на него не нападут. Если бы он не готовился к войне, то был бы сумасшедшим или просто дураком. История Земли и теперешнее ее состояние ему знакомы. И он должен ожидать нападения.
— И марсиане отлично знали, что так и будет. Дело-то в том, что они могли бы избежать войны, оставаясь на Марсе. Или не пытаясь обратить Землю в свою веру. Они это знают и все же хотят обратить все население Земли. Они знают, что это приведет к войне. Умрут миллионы, если не миллиарды, а остальных ждут тяжкие испытания.
И твои марсиане — в некотором смысле поджигатели войны, агрессоры! Бронски криво усмехнулся:
— Ты все время говоришь «они», а не «мы». Ты забыл, что ты и я теперь тоже «они». Ты пока еще не настоящий марсианин — если вообще им станешь.
— А ты? Ты ведь тоже называешь их «они». Бронски пожал плечами:
— На это нужно время. Я не больше могу забыть Землю, чем древние евреи могли во времена вавилонского пленения забыть Иерусалим.
От рассуждений о том, насколько марсиане готовы к войне, Бронски не мог отвлечься.
— Что они знают об ужасах войны? Для них это чуждое понятие — они об этом читали, но сами никогда не испытывали. Две тысячи лет мира создали такую психологическую атмосферу, которую нам, землянам, даже и не вообразить.
Да, каждое поколение проходило военное обучение, но это была игра — до сих пор. Что станется с ними, когда им придется убивать и быть убитыми? За две тысячи лет мира они могли стать непригодными к войне.
— Проснется и вырвется из клетки красноглазая обезьяна, дремлющая в каждом из нас.
— Если она еще жива.
— Он ведь говорит, что это надо сделать — значит, это правильно, — с нажимом сказал Орм.
— Будь это кто угодно другой, я бы усомнился, — ответил Бронски.
Каждый из них знал, что другому далеко не все ясно: что будет дальше, что может случиться; у каждого оставались вопросы и сомнения. Но они говорили сами себе и друг другу, что просто еще не преодолели своих земных условных рефлексов. Конечно, настанет время, когда все это рассосется, и они станут марсианами не в меньшей степени, чем коренные жители. А пока что — придется пострадать. Состояние Орма было хуже, чем он готов был признать перед Бронски, и даже чем был готов признать наедине с собой.
И еще одно, что отличало марсиан от их земных единоверцев, — изначальное влияние крешийцев. В самом начале это влияние было огромным. Крешийцы опередили своих пленников в науке и технике на две тысячи пятьсот лет. Людей Земли они рассматривали как культурно отсталых и имели для того веские основания. Если бы не Иисус, чья сила была неопровержима и неодолима, они бы превратили землян или хотя бы их потомков в крешийцев — если не телом, то разумом.
Но вместо этого случилось нечто непредсказуемое и почти невероятное. В единственных обстоятельствах, которые могли вызвать такой поворот событий, крешийцы обратились в веру.
Крешийцы первого поколения, хотя и приняли Закон всем сердцем, все же остались крешийцами. И потому неизбежные изменения в толковании Закона и в образе жизни евреев-людей произошли быстро. Ведь были пленки и трехмерные видеозаписи, свидетельствующие, как Матфий и его ученики из ливийских евреев возражали против изменений. Но сам Иешуа их не отверг, а, напротив, благословил, и более возражений не было — по крайней мере в открытую.
В любом случае различие между толкованием и медленным сдвигом духа Закона в сторону человечности всегда было свойственно иудаизму. И при этом никоим образом не снижалась роль фундаментальных основ религии.
Крешийцы и люди слились в одно целое. Они жили бок о бок, их дети вместе играли, они вместе молились. Только крешийцы никогда не могли стать священнослужителями или служителями храмов — в них не было крови Аарона или Левия.
Одно из изменений, которое возмутило бы любого ортодоксального еврея, была небольшая замена слов в утренней молитве каждого взрослого мужчины. Тысячи лет мужчины произносили Три Благодарения:
«Благодарю Тебя, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, что Ты не создал меня язычником.