Часто в ответ на подобные рассуждения я слышу сетования на то, что здесь придается слишком большое значение «фактам», тогда как религиозный язык — язык метафор и веры. И конечно, это справедливо: говоря о религии, люди действительно используют метафоры, а вера занимает здесь центральное место. Однако иудаизм и христианство придают огромное значение творению — тому, что Бог создал мир пространства, времени и материи и желает его исправить. Поэтому происходящее в этом реальном мире имеет значение. Если кто–то обвинит казначея церкви в том, что тот похитил деньги, мы вряд ли спросим: «Вы подразумеваете под этим обвинением некий метафорический смысл?» Мы захотим узнать, произошло это на самом деле или нет. Когда мы читаем Писание, нам важно научиться воспринимать притчи именно как притчи. «Истина» притчи о блудном сыне ни в коей мере не зависит от доказательств исторической достоверности описываемых там событий. Но не менее важно, читая Писание, не забывать и о другом: если автор хочет рассказать о том, что действительно произошло, не следует понимать это как притчу. «Истина» рассказа о распятии будет поколеблена, если удастся доказать, что Иисус умер от воспаления легких в Галилее, несмотря на то, что рассказ о распятии пробуждает метафорические отголоски в умах древних или современных людей. То же самое можно сказать и об «истине» истории о воскресении. Если этого не происходило, она не истинна. И тот факт, что истина о воскресении Иисуса полна метафорического смысла и символизма, не означает, что она сводится только к последним. Нам надо овладеть обоими этими умениями, а не каким–то одним из них: мы должны читать притчу как притчу, а историческое повествование как историческое повествование.
Все это подводит нас вплотную к самому последнему вопросу. На мой взгляд, можно считать пустую гробницу и явления Иисуса обоснованными историческими фактами. Только они позволяют объяснить как странные характеристики пасхальных повествований, так и видоизменения иудейских представлений, которые так быстро возникли у христиан. Как же мы теперь объясним эти данные? Часто историкам приходится что–либо объяснять, ссылаясь на наилучшее объяснение из возможных. Допустим, я, археолог, нашел при раскопках две колонны определенного типа и предполагаю, что, возможно, когда–то они соединялись аркой; затем я открываю свои руководства и нахожу, что подобного типа колонны обычно несли на себе арку, а затем, в случае удачи, при дальнейших раскопках я нахожу арку, подобную тем, что описаны в книгах, — я говорю, что дело закончено, данная гипотеза работает, а эти колонны действительно некогда поддерживали арку. Мы обращаемся к наилучшему объяснению из возможных: данная арка покоилась на этих колоннах.
И вот, вполне отдавая себе отчет, что это не «доказательство» воскресения Иисуса, я могу заявить, что изучил все возможные арки, которые, по мнению ученых, могли бы соединять эти две колонны (пустую гробницу и явления Иисуса) и не нашел ничего, что могло бы дать хоть сколько–нибудь правдоподобное объяснение этим феноменам, за исключением следующего: Иисус из Назарета был действительно воздвигнут из мертвых на третий день, оставив пустую гробницу и восстав для нового воплощенного существования, пройдя через смерть и выйдя с другой ее стороны, чтобы перейти к новой телесной жизни после короткого периода «жизни после смерти». Конечно, рассказы об этом событии непоследовательны, как показания очевидцев, собранные в «Кочерге Витгенштейна», но таковы любые рассказы свидетелей. Это не означает, что ничего не происходило. Напротив, это говорит о том, что произошедшее было столь ярким и драматичным, что оно сразу породило взволнованные и, быть может, сбивчивые рассказы.
И снова повторю: я не считаю, что это (если можно так выразиться) математическое доказательство воскресения Иисуса. Некоторые богословы начинают нервничать, услышав такое утверждение. Они думают, что, обращаясь к историческому методу Просвещения, чтобы исследовать Пасху, ставишь этот метод на место Бога и стремишься подчинить ему все остальное. Но здесь я этого не делаю. Здесь мы соприкасаемся с вопросом мировоззрения, а для подобных вопросов не существует нейтральной позиции. Сами по себе исторические аргументы не способны заставить ни одного человека поверить в то, что Иисус был воздвигнут от смерти. Однако историческая аргументация позволяет расчистить заросли, в которых прячется скептицизм любого рода. Гипотеза, что Иисус был физически воскрешен из мертвых, с непревзойденной убедительностью объясняет исторические сведения, касающиеся возникновения христианства. Разумеется, эта мысль бросает вызов на уровне мировоззрения — вызов личный, социальный, культурологический и политический, — но это не должно нам помешать отнестись к данному вопросу со всей серьезностью.