— Да, я понимаю, — сказал я маме еще раз. Я улыбнулся ей улыбкой, которую берег только для нее. Это даже была не улыбка, а знак. У нее тоже была особая улыбка для меня.
И теперь она отодвинула все, что случилось, и протянула ко мне руки. Я поднялся на колени, и она прижала меня к себе.
— Ну все, хватит на сегодня, — сказала мама. — Тебе достаточно моего слова, — шепнула она мне на ухо.
Немного погодя мы с ней встали и пошли к семье.
Я лег на приготовленную для меня постель из наших вещей, мама укрыла меня, и вот так, под звездами, под песни города и тихий смех Клеопы я крепко уснул.
Ведь я никогда еще не был так далеко.
5
Утром на улицах было столько народу, что мы почти не могли двигаться, но тем не менее все, включая младенцев на руках у матерей, направлялись в сторону храма.
Клеопа за ночь отдохнул и выглядел немного лучше, хотя по-прежнему был очень слаб и поэтому шел с помощью мужчин.
Я сидел на плечах у Иосифа, а Маленькая Саломея — на плечах у дяди Алфея, и мы сумели взяться за руки. Было так здорово смотреть сверху, как толпа несет нас по извилистым улицам и под арками. И вот мы вышли на огромное открытое пространство перед длинной лестницей и вздымающимися ввысь золотистыми стенами храма.
Здесь женщины с малышами и мужчины разделились и медленно направились к ритуальным ваннам, чтобы как следует вымыться перед тем, как пройти в ворота храма.
Это омовение отличалось от окропления и очищения перед Песахом, которые совершаются в три этапа и начнутся сегодня с первого окропления мужчин внутри храма.
А сейчас мы просто смывали грязь, осевшую на нас во время нашего путешествия из Египта, чтобы войти в пределы самого храма. Наша семья хотела этого, и ванны ждали нас, так что мы вымылись, хотя Законом это не требовалось.
На мытье ушло много времени. Вода была холодной, мы замерзли и с удовольствием снова оделись и вышли на солнце, где присоединились к женщинам. Маленькая Саломея и я нашли друг друга и смогли вновь взяться за руки.
Народу, казалось, стало еще больше, хотя как сюда могло вместиться столько людей, я не представлял. Многие напевали псалмы на иврите. Кое-кто молился, закрыв глаза. Некоторые просто разговаривали друг с другом. Ну а дети плакали, как им и полагается.
Иосиф опять посадил меня к себе на плечи, и, щурясь от яркого света, отражающегося от стен храма, мы начали восхождение по лестнице.
Чем выше мы поднимались, ступенька за ступенькой, тем величественнее казался нам храм. Всех, как и меня, поражали его размеры, и восхищенные слова наши звучали как молитва.
Нам не верилось, что люди могли построить стены такой высоты и украсить их мрамором невиданной белизны. Голоса эхом разбегались между стен.
Когда мы поднялись до самого верха лестницы и стали медленно подходить к воротам, я заметил внизу на площади солдат, пеших и конных. Я разглядел, что это не римские солдаты, но не понял, какие именно. Людям, идущим в храм, они не нравились. Даже с большого расстояния я видел, как вскидывались вверх кулаки, как гарцевали лошади, и мне даже показалось, что через головы летят камни.
Долгое стояние в медленной очереди к воротам утомило меня. Мне даже захотелось, чтобы Иосиф активнее проталкивался вперед. Он так легко уступал другим. И еще нам приходилось держаться всем вместе, в том числе и с Зебедеем и его людьми, с Елизаветой и Маленьким Иоанном, и с другими родственниками, чьих имен я не запомнил.
Наконец мы прошли через ворота и, к моему удивлению, оказались в огромном туннеле. Я едва мог разглядеть прекрасные украшения на стенах и потолке, там и тут из толпы взлетали молитвы и терялись в гулком пространстве. Я тоже молился, но по большей части смотрел по сторонам, горло у меня перехватило от восторга, и я не мог вдохнуть — точно так же, как я не мог сделать вдох, когда Елеазар сильно ударил меня.
Из туннеля мы вышли на широкую площадь внутри первого двора храма, и все как один восторженно закричали.
По обе стороны от нас высились колонны крытых портиков, между ними повсюду были люди, впереди же взметнулась ввысь стена Святилища. На крышах тоже стояли люди, но нам они казались крошечными фигурками, так что невозможно было разглядеть их лица. Вот каким большим было это священное место.
В дальних портиках, судя по звукам и запахам, продавали животных тем, кто хотел принести жертву. От шума и разнообразия красок у меня закружилась голова.
Солнечный свет казался таким ярким, каким никогда не бывал на узких городских улицах. Воздух был чист и сладок.
Еще я услышал лошадей, но не цокот копыт, а ржание — лошади так ржут, когда их резко останавливают.
Но я не стал оборачиваться, потому что не мог оторвать взгляд от сияющих стен, что обрамляли дворы, заполненные паломниками. Я был слишком мал, чтобы пойти с мужчинами. Я знал, что сегодня останусь с женщинами. Зато я смогу увидеть, как мужчин окропят перед очищением.
Для меня все это было чудом, и я не могу описать словами восторг, охвативший меня оттого, что мы находились во дворе храма. Я отлично понимал, что меня окружали люди, пришедшие сюда со всей империи, и все именно так, как нам и представлялось. Клеопа жил ради того, чтобы оказаться здесь. Ради того, чтобы очиститься и вкусить с нами праздничную трапезу. Может быть, он доживет и до того дня, когда мы доберемся домой.
Это был наш храм, это был храм Клеопы, и так замечательно, что мы могли войти в него и приблизиться к Богу.
На крышах дальних портиков собралось множество людей, они все куда-то бежали, и на других крышах тоже происходило какое-то движение. Как я сказал, их было плохо видно и слышно с такого расстояния, но все же я понял по тому, как они махали руками, что все они что-то кричат.
Внезапно вся толпа, заполонившая площадь, и мы вместе с ней качнулись сначала в одну сторону, а потом резко в другую. Я даже испугался, что Иосиф упадет, но он удержатся на ногах.
Вопль вознесся над народом. Мужчины кричали, женщины визжали. Думаю, дети были в восторге. Я все еще сидел на плечах у Иосифа, но нас так плотно сдавили со всех сторон, что он не мог шевельнуться.
И тут я увидел, что слева в нашу сторону направляется множество вооруженных всадников. Нас понесло прочь от них, как будто толпа была водой, а затем — на них, мама и тетя Мария кричали, и Маленькая Саломея визжала и тянулась ко мне, но мы с ней оказались слишком далеко друг от друга.
Почти все вокруг нас кричали по-арамейски, но я различал и греческие слова.
— Уходите, уходите, — надрывались мужчины. Но уходить было некуда. Внезапно раздалось овечье блеяние, как будто кто-то выпустил всех овец из загона. Затем послышалось мычание коров и быков — ужасный звук.
Солдаты с поднятыми копьями приближались, а нам некуда было деться.
Затем полетели камни.
Все завопили еще громче. Я видел, как в одного солдата попало несколько камней, и он упал с лошади. К нему потянулись руки, и он исчез в толпе. Какой-то человек в накидке взобрался на испуганное животное и стал бороться с другим солдатом, и тогда тот солдат дважды вонзил меч в живот этого человека. Фонтаном брызнула кровь.
Я пытался дышать, широко раскрывая рот, но не мог, как будто Елеазар опять пнул меня в живот. Иосиф старался спустить меня вниз на землю, но было слишком тесно, и я не мог слезть. Я не хотел слезать. Как ни ужасно было это зрелище, я хотел все видеть.
Подобные события разворачивались во всех уголках храма. Толпа паломников, как огромная морская волна, покатила обратно к выходу, к воротам.
Молитвы неслись отовсюду, но не радостные псалмы, как раньше, а мольбы о помощи, мольбы о спасении. Кое-кто упал и не мог подняться.
Иосиф с помощью других мужчин смог наконец снять меня и поставить прямо перед собой. Крепко сжав мои плечи, он толкал меня вперед, сквозь плотный вал людей, напирающих и орущих что было мочи.