Маленький Симеон повторял как зачарованный:
— Пожар, пожар!
Я открыл глаза. Через распахнутую дверь, в которой столпилась детвора, виднелось полыхающее красным небо, и от одного его вида меня охватила дрожь. Никогда я не видел такого неба. Я отвернулся. У противоположной от входа стены лежал дядя Клеопа. Его глаза блестели. Он улыбнулся мне.
— Зачем? — спросил я его. — Зачем подожгли Иерихон?
— А почему бы и не поджечь его? — вопросом на вопрос ответил дядя. — Пусть Цезарь Август узнает, как мы ненавидим человека, пославшего солдат смешать нашу кровь с жертвенной кровью! Известие об этом достигнет Рима раньше Архелая. Пламя громче слов.
— Как будто пламя может говорить, — возразила мама, но думаю, что никто ее не услышал.
Сила вбежал в дом с криком:
— Это Симон, один из рабов самого Ирода. Он назвал себя царем и собрал огромное войско. Это он поджег дворец!
— Останься в доме, никуда не выходи! — велел ему дядя Алфей. — Где твой брат?
Левий тоже пришел, и выражение его лица ужаснуло меня. Он тоже боялся, и от этого мне стало еще страшнее.
Все мужчины поднялись и направились из дома смотреть на пожар. Я видел их темные силуэты на фоне неба. Их было много, и они все время двигались, как будто в странном танце.
Вот и Иосиф поднялся.
— Иешуа, вставай, ты тоже должен посмотреть, — позвал он меня.
— О, зачем? — воскликнула мама. — Разве это обязательно?
— Пойдем, посмотришь на то, что натворила банда грабителей и убийц, — продолжал Иосиф, не отвечая ей. — Ты увидишь, как люди превращаются в безумных, празднуя смерть старого Ирода. Увидишь, что скрывается под внешним спокойствием, когда царь насаждает свою власть жестокостью. Пойдем.
— А почему надо позволять тиранам жить в роскоши? — спросил Клеопа. — Тиранам, которые убивают собственный народ? Тиранам, которые строят театры и цирки в Иерусалиме, в самом священном городе? Это же места, куда не пойдет ни один добропорядочный еврей. Первосвященники, которых они назначают, — это же люди, которых они, тираны, хотят продвинуть. Но ведь первосвященник входит в Святая Святых! Первосвященник — не наемный слуга.
— Брат мой, — прошептала мама, — я сойду с ума!
Я дрожал так сильно, что боялся встать на ноги, но все же поднялся и взял Иосифа за руку.
Он вывел меня из дома. Вся наша семья стояла на вершине холма, даже женщины, кроме моей мамы, а вокруг в темноте собрались другие семьи, жившие в этой деревне.
Облака над долиной кипели в огне пожара. Воздух наплывал то горячими волнами, то холодными, и люди разговаривали громко, как на празднике, дети бегали кругами, и приплясывали, и возвращались снова посмотреть на огонь. Я прижался к Иосифу.
— Он еще слишком мал, — раздался тихий мамин голос. Она вышла из дома вслед за нами.
— Он должен это видеть, — ответил Иосиф.
Огромное, жаркое зарево внезапно взорвалось стеной пламени, такого яростного и высокого, что казалось, будто огонь дотянулся до самых звезд небесных. Я отвернулся. Я не мог смотреть на это. Плач рвался из меня, отрывистый и хриплый. В моих глазах плясали языки пламени. От него было не спрятаться. Мои легкие наполнились дымом. Мама хотела взять меня на руки, но я, не желая сопротивляться, все же сопротивлялся, и тогда меня подхватил Иосиф и несколько раз позвал по имени.
— Мы далеко от пожара! — успокаивал он меня. — Он нам ничего не сделает. Слышишь? Ты слышишь меня?
Но я все вырывался, и тогда ему пришлось крепко прижать меня к своей груди, лишив возможности двигаться.
Он быстро понес меня обратно в дом.
Я плакал не переставая. От рыданий у меня болела грудь. Болело сердце.
Мы опустились на пол, и Елизавета обхватила мое лицо руками. Я увидел ее глаза прямо перед собой.
— Послушай, что я скажу тебе, дитя мое, — произнесла она. — Не надо плакать. Думаешь, ангел Господень пришел бы к твоему отцу, Иосифу, и сказал бы ему отвести тебя домой, если бы это было опасно? Пути Господни неисповедимы. Так что утри слезы и доверься Господу. Приляг на груди своей матери, вот так, и не плачь. Пусть мама обнимет тебя. Ты в руках Господа.
— Ангел Господень, — прошептал я. — Ангел Господень.
— Да, — кивнул Иосиф, — ангел Господень пребудет с нами до тех пор, пока мы не придем в Назарет.
Мама нежно обнимала меня.
— Мы уйдем отсюда, — заговорила она тихим, ласковым голосом. — Мы просто проходили мимо. Скоро мы будем в нашем собственном доме. Мы будем есть фиги с нашего дерева и виноград из нашего сада. В очаге мы каждый день будем печь хлеб, — рассказывала она, снова устроившись на полу возле Клеопы. Я всхлипывал, уткнувшись носом ей в шею. Она гладила меня по спине.
— Верно, верно, — подтвердил Клеопа.
Я обхватил маму за шею и задышал глубже и реже.
— Скоро мы придем в Назарет, — сказал Клеопа, — и туда никто, я обещаю тебе, малыш, никто не придет за тобой.
Внезапно мне захотелось спать, очень сильно. Но что имел в виду Клеопа? Кто не придет за мной? Кто ищет меня? Я не хотел засыпать, я хотел расспросить его, что он хотел сказать этими словами. Придут за мной. Кто? Что это за странные истории? И зачем маме являлся ангел? Из-за всех наших злоключений я совсем забыл о том, что она сказала мне на крыше синагоги в Иерусалиме. А Елизавета только что упомянула, что ангел являлся и Иосифу. Раньше Иосиф ничего не говорил о том, что он видел ангела.
Я проваливался в глубокий сладкий сон, но на краткий миг успел подумать, что все эти истории связаны. Нужно только понять как. Да! Ангелы. Ангел приходил раньше, и ангел пришел еще раз. Ангел здесь. Я это знаю, да? Нет. Но тут сон окончательно сморил меня, и я перестал противиться ему, чувствуя себя в безопасности.
Мама тихонечко завела песню на иврите, и ей подпевал Клеопа. Ему стало лучше в последнее время, гораздо лучше, только он все еще кашлял. Но зато разболелась тетя Мария, хотя никто почему-то не переживал за нее.
Завтра мы покинем это ужасное место. Здесь останутся наши родственники, и в том числе странный серьезный мальчик Иоанн, который так редко говорил и так часто смотрел на меня, и наша любимая Елизавета, его мать, а мы все отправимся в спокойный Назарет.
8
Как только рассвело, в деревню въехали вооруженные всадники.
Мы как раз собрались в круг, чтобы попрощаться с Елизаветой, но, заслышав приближение грабителей, сгрудились в дальней комнате дома, все до единого.
Клеопа не вставал со своего места, потому что ночью он очень сильно кашлял и у него снова началась лихорадка. Он лежал со своей вечной улыбкой и не сводил влажных глаз с низкого потолка у нас над головами.
До нас доносились крики, и блеяние ягнят, и кудахтанье птицы.
— Они забирают все, — возмутилась Мария Александра, жена Зебедея.
Другие женщины зашикали на нее, а Зебедей погладил ее по руке.
Сила собрался подойти к занавеси на двери и выглянуть наружу, но его отец жестом велел ему вернуться в дальний угол.
Даже малыши, которых приводило в восторг любое событие, притихли.
Тетя Есфирь, жена Симона, держала на руках крошку Есфирь и каждый раз, когда девочка начинала хныкать, давала ей грудь.
Я больше не боялся, но сам не знал почему. Я стоял среди женщин вместе с другими детьми, только Иаков стоял рядом с отцом и мужчинами. Иаков уже не ребенок, подумал я, глядя на него. Если бы мы остались в Иерусалиме, если бы не случилось восстания, то Иаков вошел бы в Святилище сынов Израиля с Силой, Левием и остальными взрослыми.
Мои мысли прервала мама. Она внезапно схватила меня за руку. Я почувствовал, как страх охватил всех взрослых.
В передней комнате были чужаки. Маленькая Саломея прижалась ко мне, и я крепко обнял ее, а мама обняла меня.
Занавес рванула чья-то рука. В комнату хлынул свет. Ослепленный, я моргал и жмурился. Мама сжимала меня изо всех сил. Никто не сказал ни слова и не пошевельнулся. Я знал, что нам всем нужно вести себя тихо и ничего не делать. Все знали это, даже самые маленькие из нас. Младенцы плакали, но почти неслышно, и не из-за того, что чужие люди сорвали с двери занавес.