Если кто и оставался в деревне в это время, мы не знали этого. Старая Сарра сказала, чтобы мы проявили терпение и веру в Господа.
После ужина Клеопа подошел к Старой Сарре и обнял ее, и поцеловал ее руки, и она поцеловала его в лоб.
— А что ты знаешь, — спросил он шутливо, — о богах и богинях, что пьют нектар и едят амброзию?
Другие мужчины негромко засмеялись.
— Поройся в ящиках, полных свитков, когда у тебя будет на это время, о любопытный, — ответила Старая Сарра. — Ты думаешь, мой отец не нашел в этом доме места для Гомера? Или для Платона? Ты думаешь, он никогда не читал своим детям по вечерам? Вряд ли ты знаешь то, чего не знала бы я.
Мужчины один за другим подходили к Старой Сарре и целовали ей руку, а она принимала их поцелуи.
Мне показалось, что эти их поцелуи несколько запоздали, и при этом никто не сказал Сарре ни слова благодарности за то, что она сделала.
Когда мама укладывала меня в комнате с мужчинами, я спросил ее об этом: почему никто не поблагодарил Сарру. Она нахмурилась и покачала головой, а потом прошептала, что я не должен об этом говорить. О том, что женщина спасла жизни мужчин.
— Но у нее же седые волосы, — сказал я.
— Все равно она женщина, — ответила мама, — а они — мужчины.
Посреди ночи я проснулся в слезах.
Сначала я не понял, где нахожусь. Я ничего не видел. Потом я осознал, что рядом со мной мама, и тетя Мария, и Брурия. Они все ласково успокаивали меня. Так я догадался, что мы дома. Я дрожал так, что у меня стучали зубы, но холодно мне не было. Из темноты ко мне подошел Иаков и сказал, что римляне ушли из деревни. Они оставили несколько воинов, чтобы охранять распятия и загасить остатки мятежа, но большая часть войска покинула эти края.
Иаков говорил уверенно и спокойно. Он лег рядом со мной и обнял меня одной рукой.
Мне хотелось, чтобы поскорее наступил день. Я чувствовал, что, если бы сейчас было светло, мой страх прошел бы. Я снова заплакал.
Мама стала напевать мне тихонечко:
— Боже! Новую песнь воспою Тебе, дарующему спасение царям и избавляющему Давида от лютого меча. Да будут сыновья наши, как разросшиеся растения в их молодости; дочери наши — как искусно изваянные столпы в чертогах. Блажен народ, у которого Господь есть Бог.
Постепенно сон сморил меня.
Когда я проснулся, то увидел, что из-под двери, ведущей во двор, пробивается утренний свет. Женщины уже встали, но я выскользнул на улицу незаметно, так что никто не успел остановить меня. Сладкий и теплый воздух окутал меня.
Иаков вышел сразу вслед за мной, и я побежал к лестнице, ведущей на крышу, поднялся и отыскал лестницу, ведущую на соседнюю, более высокую крышу. Вместе с Иаковом мы подползли к краю и посмотрели в сторону Сепфориса.
Он был так далеко, что я мог разглядеть только кресты. Все было так, как рассказывал Иаков. Я не мог сосчитать, сколько их было. Между крестами двигались люди. По дороге тоже шли люди в обоих направлениях, ехали повозки. Огонь уже потушили, хотя к небу все еще поднимались струйки дыма, и мы видели, что сгорел не весь город, а только небольшая его часть. Правда, толком мы ничего не могли разглядеть.
Справа от меня карабкались вверх по склону дома Назарета, один за другим, а слева от меня они опускались вниз. На крышах мы никого не увидели, но зато заметили, что кое-где на них лежат циновки и одеяла, и еще я рассмотрел, что вокруг деревни расстилаются зеленые поля и повсюду темнеют пышные рощи. В Назарете было много деревьев.
Когда я спустился, во дворе меня уже ждал Иосиф, он строго посмотрел на нас и спросил:
— Кто разрешил вам забираться на крышу? Туда лазить нельзя!
Мы кивнули. Иаков вспыхнул и обменялся с Иосифом взглядом. Я увидел, что Иакову стыдно, а Иосиф простил его.
— Это все из-за меня, — сказал я. — Я первый побежал на крышу.
— Больше так не делай, — попросил Иосиф. — Ведь солдаты могут вернуться.
Я опять кивнул.
— Что же вы видели? — спросил Иосиф.
— Вокруг спокойно, — ответил Иаков, — Солдаты ушли. Люди снимают с крестов тела. Но некоторые деревни сгорели дотла.
— Я не видел никаких деревень, — удивился я.
— Это маленькие поселения возле города, — объяснил мне Иаков.
Иосиф снова укоризненно покачал головой и забрал Иакова с собой — работать.
Под старыми ветвями смоковницы сидела на своей скамье Старая Сарра, укутанная в одежды, чтобы уберечься от утренней прохлады. Листья за прошедший день еще больше выросли, их зелень потемнела. В руках у Сарры было шитье, но она не столько шила, сколько выдергивала нити из ткани.
К воротам подошел старик, кивнул Старой Сарре и двинулся дальше. Затем прошло несколько женщин с корзинками, издалека донеслись детские голоса.
Я прислушался внимательнее, и тогда мне стало слышно воркование голубей, и мне даже показалось, что я различаю шелест листвы и пение женщин.
— О чем замечтался? — спросила меня Старая Сарра. В Александрии повсюду были люди — везде, всегда; там никогда нельзя было побыть одному. Люди вместе ели, работали, играли, спала — всегда вместе. А здесь было так… так тихо.
Я хотел петь. Петь, как поет дядя Клеопа. Мне припомнилось, как внезапно он иногда начинал петь. Теперь я понимал его.
В воротах показался маленький мальчик; за ним виднелся второй. Я сказал им:
— Заходите.
— Да, теперь можешь зайти к нам, Тода, и ты тоже, Маттай, — проговорила Старая Сарра. — А это мой племянник, Иисус бар Иосиф.
Тут же из дома вышел Маленький Симеон, за ним следовал и Маленький Иуда.
— А я могу добежать до вершины холма быстрее всех, — заявил мальчик Маттай.
Тода напомнил другу, что им пора возвращаться к делам.
— Рынок снова заработал. Вы уже видели рынок? — спросил Тода.
— Нет. А где он?
— Идите, посмотрите, — разрешила нам Старая Сарра.
Город возвращался к жизни.
13
Рынок оказался всего лишь площадкой у подножия холма. Люди раскинули на ней палатки и навесы, разложили свои товары на одеяла и сели рядом. В основном тут женщины продавали овощи с собственных огородов. Забрел сюда и странствующий торговец, среди товаров которого имелось даже серебряное блюдо. А другой торговец предлагал холсты, крашеную пряжу и множество всяких мелочей, например чаши из мягкого камня и пару небольших книжек.
На рынке я подружился еще с несколькими мальчиками, но матери старались держать детей поблизости от себя. А за мной вскоре пришел Иаков.
Город становился все оживленнее. Мимо нашего дома шли на рынок женщины, в других дворах появились старики и старухи, даже на полях работало несколько мужчин.
Но люди тревожились, негромко обсуждали печальную судьбу Сепфориса, и никто не чувствовал себя в безопасности, кроме тех, кто был совсем мал и мог не замечать бед.
Когда я вернулся, то оказалось, что у нас во дворе собрались соседские дети и играют вместе с Маленькой Саломеей и другими моими младшими братьями и сестрами. Однако остальные члены семьи усердно трудились.
Прежде всего им нужно было оценить, что в доме нуждалось в ремонте в первую очередь. Сначала они взобрались на земляную крышу, осмотрели ее, подняли ветви, наваленные сверху, отыскали щели. Затем прошли по всем комнатам, обращая внимание на стены и на надежность полов верхних этажей. Предстояло заново побелить штукатурку в тех местах, где она посерела и даже почернела. На стенах первого этажа в ярком свете, льющемся из распахнутых дверей, я разглядел следы кромок различных цветов и размеров, когда-то украшавших проемы.
Иосиф и Клеопа обсудили, нельзя ли восстановить эти узоры. В Александрии я видел, что они умеют это делать очень быстро. Сам я тогда был еще слишком мал и не мог провести кистью идеально ровную линию. Но сейчас я вырос, мне уже можно было поручить такую работу.
Ясли в хлеву требовали покраски, рамы, поддерживающие виноградную лозу во дворе, нужно было починить (это я заметил сразу, как только вошел во двор первый раз).