Больше всего при осмотре дома меня поразили два огромных резервуара, в которых хранилась дождевая вода. Оба резервуара протекали и нуждались в ремонте.
А последним открытием стала большая миква, высеченная в камне под домом много лет назад.
Теперь миква использовалась как ванна для очищения. В Египте я ничего подобного не видел. Внутри миквы имелись ступени, ведущие на самое дно, чтобы человек мог спуститься под воду и выйти обратно, даже не нагнув головы. Сейчас в ванне была лишь половина положенного объема воды и стенки во многих местах осыпались или почернели. Иосиф сказал, что нам придется вычерпать отсюда всю воду и заново оштукатурить микву. Воду для нее накачивали из резервуаров. А благодаря обильным дождям сейчас оба резервуара были полны.
Как нам сказали, эту ванну построил дедушка Старой Сарры, когда пришел в Назарет. Он построил этот дом для себя и своих семерых сыновей. Иосиф знал их имена, все до одного, только я не запомнил их, как не запомнил всех тех, кого они породили. Знаю только, что отец моей мамы и отец матери Иосифа были одними из их потомков. Сейчас у меня не хватало терпения слушать все эти истории. Мне хотелось приступить к работе.
К середине дня повсюду трудились метлы и щетки: женщины выбивали из ковров пыль. Клеопа сходил с женщинами на рынок, чтобы купить свежей провизии для вечерней трапезы; печь во дворе горела весь день.
Брурия сидела во дворе и оплакивала своего сына, который ушел с мятежниками в Сепфорис. Она считала, что он погиб. Мы все знали, что это означало: скорее всего, его прибили к одному из крестов вдоль дороги, но мы старались не говорить об этом. Никто не собирался в Сепфорис, по крайней мере в ближайшее время. Мы молча трудились.
К наступлению темноты дом уже был разделен между семьями: Алфей, его жена и двое сыновей получили свои несколько комнат; Клеопа, тетя Мария и их малыши — свои; а Иосифу, маме и мне достались комнаты, соседние с комнатами тети Марии, и еще с нами должны были жить Старая Сарра и Старый Юстус. Дядя Симон, тетя Есфирь и крошка Есфирь поселились возле хлева, в середине дома.
Даже Брурия и ее рабыня Рива получили в свое распоряжение комнату.
Еще в доме жила старая служанка, худая молчаливая женщина по имени Ида, которую я не заметил днем раньше. Она заботилась о Старой Сарре и Старом Юстусе и спала на полу в их комнате. Я так и не понял, умела ли эта женщина говорить.
Ужин опять был плотным. Мы доедали вчерашнюю похлебку, ели свежий хлеб и сладкие фиги и финики. Все рассказывали о том, что было сделано за день в доме и во дворе, и о том, как хотелось всем прогуляться в садах на окраине деревни, походить по улицам, узнать, кто как жил все это время, и увидеться с теми знакомыми и родными, с которыми еще не успели поздороваться.
После еды мы все прилегли, отдыхая, изредка переговариваясь. В это время со двора в общую комнату заглянул какой-то человек. Иосиф немедленно поднялся и подошел к гостю, чтобы поговорить. Через некоторое время он вернулся, плотно закрыв дверь, оберегая тепло дома от вечерней прохлады, и сказал нам:
— Римские легионы ушли из Галилеи. Осталось лишь несколько человек, чтобы присматривать за порядком до тех пор, пока Архелай не вернется домой.
— Благодарение Всевышнему, — пробормотал Клеопа, и все, в тех или иных словах, сказали то же самое. — А что насчет распятых? Их сняли с крестов?
Все знали, что человек, распятый на кресте, мог прожить два дня или даже больше.
— Не знаю, — ответил Иосиф.
Старая Сарра склонила голову и запричитала на иврите.
— Последний солдат прошел по главной дороге около часа назад, — продолжал Иосиф.
— Молюсь о том, чтобы они никогда не вернулись, — проговорила мама.
— Распятый должен быть снят с креста до захода солнца! — воскликнул Клеопа. — Это позор, и уже прошли дни с тех пор, как…
— Клеопа, оставь, — перебил его Алфей. — Мы здесь, и мы живы!
Дядя собирался возразить, но мама потянулась к нему и положила ладонь ему на колено.
— Прошу тебя, брат! — шепнула она. — В Сепфорисе тоже есть евреи, и они знают свой долг. Предоставь им заняться распятыми.
После этого все замолчали. Мне не хотелось отправляться спать, но постепенно сонливость одолевала меня.
Когда я улегся, то почувствовал себя странно: ведь я впервые спал без Симеона, и без Иосия, и без остальных малышей.
Раньше меня всегда укладывали вместе с женщинами и младшими детьми. Но теперь дети спали со своими матерями. А моя мама была со Старой Саррой, Старым Юстусом, Брурией и рабыней Ривой, хотя у последних имелась своя комната. Я скучал по Маленькой Саломее. Я скучал даже по крошке Есфири, которая, проснувшись, немедленно принималась плакать и останавливалась, только когда засыпала вновь.
Теперь я, как взрослый, буду спать в комнате вместе с Иосифом и Иаковом. И все-таки я спросил у Иосифа, нельзя ли мне прижаться к нему, и он сказал, что можно.
— Если я заплачу во сне и проснусь, ты отнесешь меня к маме? — спросил я его.
— Если захочешь, то отнесу, — ответил он. — Ты еще слишком мал, чтобы спать с нами, но тем не менее тебе семь лет и ты уже многое понимаешь. Скоро тебе исполнится восемь. Так реши, чего ты хочешь? Если попросишь, я отнесу тебя к твоей матери.
Я не ответил. Потом повернулся к стене и закрыл глаза.
За ночь я ни разу не проснулся.
14
Только на третий день после прибытия в Назарет нам разрешили гулять и бродить где угодно. К тому времени Клеопа сходил в Сепфорис и вернулся обратно. Он рассказал, что все тела уже сняты с крестов и в городе снова установился порядок, даже рынок работает. Со смехом он добавил, что там очень требуются плотники, ведь необходимо заново отстроить уничтоженные пожаром здания.
— У нас и здесь пока много работы, — заметит Иосиф. — А Сепфорис будет строиться и после того, как нас не станет.
Действительно, работы у нас было много. Сначала мы осушали микву. Для этого нам, детям, пришлось залезть в холодную воду, где мы наполняли водой кувшины и передавали их наверх мужчинам. Потом ванну штукатурили, а когда с этим было закончено, мы стали штукатурить стены дома.
Я был счастлив, потому что теперь мог выйти за пределы деревни, и, как только у меня появилось свободное время, отправился в лес. По дороге мне встречались дети, много детей, и я хотел поиграть с ними, но сначала решил погулять среди деревьев, взобраться на холм, сбежать вниз, на луг.
Александрию все называли городом, полным удивительных вещей. Она известна своими празднествами, шествиями, храмами и дворцами, а также домами с мраморными полами вроде того, в котором жил Филон. Зато здесь повсюду растет зеленая трава.
Она так вкусно пахнет, лучше любых благовоний. А под деревьями земля кажется такой мягкой! Из долины, расстилавшейся ниже Назарета, дул легкий ветерок, и я наблюдал, как он играет с кроной сначала одного дерева, потом другого, передвигаясь все дальше и дальше. Шелест листьев над головой я готов был слушать бесконечно. Под сенью деревьев я поднимался вверх по склону до тех пор, пока снова не вышел на луг, в густую траву, и там я лег. Земля была сырой, потому что ночью прошел дождь, но мне нравилось так лежать. Я посмотрел в сторону деревни. Сверху я разглядел мужчин и женщин, работающих на огородах и дальше, в полях. Насколько я мог судить, они выпалывали сорняки.
Но мои мысли занимали не люди, а рощи и леса, что росли и здесь, и там, и далеко-далеко, под синевой небес.
Я потерял себя. Растворился. Я как будто напевал что-то еле слышно, и это тихое пение наполняло меня, но я не пел. И мне было несказанно приятно. Иногда я чувствовал что-то похожее перед тем, как заснуть. Но сейчас я не хотел спать. Я не дремал. Я неподвижно лежал на траве и слушал стрекот крошечных существ, что копошились вокруг меня в высокой траве. Я даже видел дрожание их крылышек. Прямо передо мной разворачивался целый мир этих созданий, таких маленьких, что они с трудом переваливали через травинки.