Я понимал, почему она так сказала, хотя Иосиф был еще довольно молод. В его манере двигаться и говорить было что-то такое, что привлекало к нему людей, располагало их к нему. Он был добр ко всем; встречая нас, он действительно беспокоился о том, как мы устроимся, несмотря на то что мы небогаты. В его черных глазах проглядывала сильная душа.
И об этом же сейчас спорили мои дяди и тети, особенно горячились мужчины и говорили своим женщинам помолчать, твердили, что женщины вообще ничего в этом не понимают, а некоторые даже настаивали на том, что назначения нового первосвященника еще не случилось. И все-таки все они понимали, что в любой момент Архелай может сменить первосвященника. Как только пожелает.
— Да неужели ты стала пророком, Сарра, — спрашивал Клеопа, — что стала предсказывать, кто станет первосвященником?
— Вероятно, — отвечала Сарра. — Я знаю, что молодой Иосиф достаточно хорош, чтобы быть первосвященником. Он умен и благочестив. Он наш родственник. Он… он тронул мое сердце.
— Ну что ж, дадим ему время, — согласился Клеопа. — И да будут благословенны наши родичи за то, что так гостеприимно приютили нас. — Затем Клеопа повернулся к Иосифу, который молчал все это время. — А ты что скажешь?
Иосиф вскинул голову, улыбнулся и поднял глаза к небу, шутливо изображая глубочайшую задумчивость, а потом сказал:
— Иосиф бар Каиафа высокий человек. Очень высокий. И стоит он высоко, и руки у него длинные, которые двигаются плавно, как птицы, плывущие в небе. И он женится на дочери Анны, нашего брата, что родствен дому Боэта. Да, он будет первосвященником.
И мы все рассмеялись. Даже Старая Сарра смеялась.
Я поднялся.
Страх покинул меня, но тогда я еще не знал этого.
Нас ждал сытный ужин, и он удался на славу.
Из дома Каиафы нам принесли густую похлебку из чечевицы с множеством специй. И еще восхитительную пасту из соленых оливок в масле и сладкие финики, которые мы редко ели дома. И как всегда, было вдоволь пирогов с сушеными фигами, очень сытных и вкусных. Хлеб был свежим, легким и теплым — только что из печи.
Жена Каиафы, мать Иосифа, стояла в дверях своего дома, лично наблюдая за тем, как нам подают вино. Ее накидка была надлежащей длины и скрывала волосы. Виднелась лишь малая часть ее лица. Я разглядел ее в свете факелов. Она приветливо махнула всем рукой и вернулась в дом.
Мы говорили о храме, о нашем очищении, о самой трапезе — из горьких трав, пресного хлеба и жареного мяса — и о молитвах, которые мы скажем. Мужчины повторили все это, чтобы мы, мальчики, все поняли, но раввины в школе уже рассказывали нам о проведении Песаха, и мы знали, чего ожидать и что делать.
И мы стремились исполнить все ритуалы Песаха, потому что в прошлом году из-за сражений и страха у нас вообще не было праздничной трапезы. Мы хотели предстать перед Господом хотя бы в этом году, как требовал от нас Закон.
Должен сказать, что Иаков к этому времени уже закончил школу. Ему исполнилось тринадцать лет, и перед Господом он был мужчиной. И Сила с Левием, которые были еще старше, тоже больше не ходили в школу. Они оба соображали весьма медленно. Раввины не хотели, чтобы они бросали занятия, но братья часто отпрашивались под предлогом, что им нужно помогать взрослым. На самом деле им нравилось работать. Поэтому я думаю, что, когда мужчины повторили для нас все ритуалы и правила Песаха, Сила и Левий были рады.
Когда мы заканчивали ужин, к нам пришли мальчики из соседних лагерей. Они вели себя достаточно дружелюбно. Но я думал о Иоанне бар Захарии, который ушел вместе с ессеями. Мне было интересно, доволен ли он жизнью.
Говорили, что он сейчас был далеко-далеко в пустыне. И как же часто он мог видеться со своей матерью? Если бы он пришел к ней сейчас, узнала бы она его или нет? Нет, зачем я об этом думаю? Мне снова вспомнились те давнишние загадочные слова о том, что его рождение было предсказано. И моя мать пошла к его родителям, когда узнала, что скоро родит меня. Мне ужасно хотелось увидеться с Иоанном. Доведется ли нам встретиться?
Все знали о том, что ессеи не приходят на Песах. Ессеи держатся обособленно, ведут более строгий образ жизни, чем даже фарисеи. Ессеи мечтают об обновленном храме. Однажды в Сепфорисе я видел группу ессеев, все они были в белых одеждах. Это был отдельный народ. Они считали, что только они могут называться истинным Израилем.
В конце концов я не стал играть с мальчиками, хотя мне хотелось отвлечься, но вместо этого я нашел Иосифа. Уже было совсем темно, и город под нами наполнился светом. Огни храма горели ярко и красиво. На самом деле я искал дядю Клеопу, но не мог же я бродить по всей деревне и стоянкам паломников.
А Иосиф смотрел на город и, наверное, слушал музыку, потому что до нас доносилось пение и звон кимвал. В руках у него была чашка с вином, и он время от времени делал глоток. Рядом с ним, как ни странно, никого не было.
Без лишних разговоров я прямо спросил его:
— Увидимся ли мы когда-нибудь с Иоанном?
— Кто знает? — вопросом на вопрос ответил он. — Ессеи живут за Мертвым морем, у подножия гор.
— Ты веришь в то, что они хорошие люди?
— Они — дети Авраама, как и все мы, — сказал он. — Ессей — далеко не самый худший путь для человека. — Он помолчал минутку, а потом продолжил: — Таковы уж евреи. Ты ведь знаешь, что в нашей деревне есть люди, которые не верят в Воскресение последнего дня. И есть в нашей деревне фарисеи. А ессеи, они верят всем сердцем и очень стараются угодить Господу.
Я кивнул.
Да, я знал, что все в нашей деревне хотели пойти в храм и что для них очень важно соблюсти все праздники как положено. Но я не сказал этого. Я не сказал этого потому, что слова Иосифа показались мне верными. Вопросов у меня больше не было.
Меня переполняла печаль. Мама очень сильно любила свою родственницу Елизавету. Я видел их мысленно, двух женщин, обнимающихся в последний раз. И мне было бы очень любопытно поговорить с Иоанном. В нем была какая-то необычная серьезность — да, правильное слово, наконец-то я его нашел! — серьезность, которая влекла меня к нему.
Другие мальчики в лагере были очень дружелюбны ко мне, и сыновья священника говорили гладко и любезно, но мне не хотелось быть с другими людьми.
Иосиф остался сидеть, а я ушел. Он запретил мне спрашивать о тех вещах, что тяжким грузом висели на моем сердце. Запретил.
Я лег на постеленную для меня циновку и почувствовал, что хочу спать, хотя небо надо мной только начало наполняться звездами.
Вокруг меня не прекращался спор взрослых; одни говорили, что нынешний первосвященник нехороший человек, что Ирод Архелай был изначально не прав, поставив его на это место, а другие утверждали, что первосвященник вполне приемлем и что нам нужен только мир, что мы не хотим восстаний.
Их сердитые голоса пугали меня.
Я поднялся, свернул циновку, вышел из лагеря и направился на склон холма, освещенный звездами. Как же хорошо было уединиться!
Неподалеку были разбиты другие стоянки, но все они были меньше нашей — маленькие группы людей вокруг неярких точек-костров, рассыпавшиеся по холмам, а над ними бледная красавица луна в окружении звездочек. Я видел, как повсюду в черном небе вспыхивали все новые и новые звезды, складываясь в замысловатые узоры.
У меня под ногами шелестела мягкая, сладко пахнущая трава, воздух по ночам уже остывал не так сильно. Я подумал об Иоанне: видит ли он эти звезды в далекой пустыне?
Неожиданно мое одиночество было нарушено. Ко мне подошел Иаков. Он плакал.
— Что с тобой? — спросил я, поднимаясь с циновки и беря его за руку.
Никогда я не видел своего старшего брата в таком состоянии.
— Мне нужно сказать тебе, — проговорил он сквозь слезы. — Прости меня. Прости за все плохое, что я тебе говорил. Прости за… за то, что я плохо к тебе относился.
— Плохо относился ко мне? Иаков, о чем ты?