У Глебовых знали меру. Понимали, что если настроение не сменяется, то оно спутывает ноги, утягивая на самое дно болота. Их радость была ритмична, как в сутках одно время сменяет другое; здесь, на даче, это проявилось особенно заметно — она двигалась вслед за небесным светилом.
Утро. В ранние часы, когда солнце запутывалось в сосновых ветвях, заполняя всю дачу красно-желтым светом, радость была еще совсем новорожденной. Свежестью росы она щекотала ноги, обутые в шлепки, и бодрила укусом шального комара, не спешившего навстречу утреннему сну. Она кружилась хороводом звонких птичьих песен, словно из сказочной идиллии про Белоснежку, густым запахом горячего кофе поднималась из турки, подобно фимиаму священной лампы. Новорожденная радость была жадной до жизни, до неприличия любопытной и наблюдательной. Она замечала, как раскачивается на ветру паутинка, как спеют вишни, как засох листок на яблоне и как на цветки роз слетелись зеленые жуки. Она трогала воду руками, чистила зубы и приходила в восторг от запаха металлической раковины, зубной пасты и воды. Умывала лицо, зарывалась в мягкое чистое полотенце, а после, чуть замерзнув в тени, выходила погреться в солнечных лучах. Она не спешила бегать и прыгать, это происходило чуть позже; еще немного сонная, созерцала мир вокруг, пытаясь все разглядеть и расслышать, все потрогать собственными руками. Наконец, она требовала присутствия близких. С ними непременно нужно было увидеться, посидеть, пообщаться, нельзя было сразу отправляться по своим делам. Только после завтрака, посидев еще какое-то время в кресле и рассмотрев то, что не успела ранее, наговорившись досыта, радость, полная энергии, поднималась с места и уходила с головой в азартную кипучую деятельность труда и игры.
День. В полуденные часы радость набиралась опыта. Она привыкала к миру, становилась взрослой, отчего замирали ее живость и задор. Бывало, что рутинные заботы и мелкие раздоры подвергали радость серьезному риску, а иногда случалось страшное — она оказывалась на самом волоске. Дела выматывали. Мир делался обычным, вполне понятным, без новизны, но зато появлялось другое — прелесть отдыха. Вытянув ноги на диване в доме или беседке, обдуваемая ветерком радость думала о чем-то приятном, строила планы. Она могла и вовсе задремать и увидеть маленькие сны-короткометражки, в которых обитали ее трепетные мечты. Там добрые воспоминания смешивались с новыми невероятными историями, даря подсказки миру яви. Тревожное в них, конечно, случалось тоже, но пробуждение дарило свободу от пугающих сюжетов. Очнувшись ото сна, задумчивая радость понимала, что вдруг прибавила в силах, и, удивившись ясности мыслей, вновь спешила по своим делам. И все же, несмотря на эту вспышку энергии, днем радость была самой сдержанной, в это время она меньше всего нуждалась в ком-то рядом. Ей лишь важно было знать, что этот кто-то находится тут недалеко, за кустами калины. И этого было достаточно.
Вечер. С наступлением сумерек сковывающий чувства зной отпускал. Вместе с включенными поливалками радость избавлялась от сковывающих ее оков дня. Она оживала под чавкающими в мокром газоне ногами, в брызгах воды по спине, в стихийных беседах на бревнышке под сосной, в звонком смехе детей и лае собак. Заходящее солнце вдруг вызывало чувство ликования. Легким сумасшествием оно оборачивалось для всего, что хоть как-то зависело от этой яркой звезды. И приятная суета, и волнение от встречи с царственной летней ночью завладевали всеми без остатка. Апофеозом такого прощания выступали вкусный шумный ужин и долгое чаепитие с шутками и спорами. А когда полностью темнело, открывалось совершенно новое удовольствие — сидеть в темноте в беседке или на веранде у дома и вести негромкие разговоры обо всем на свете. После чего радость неспешно разбредалась по отдельным комнатам.