Однако обретение Вадимом семьи не означало страховку от лихорадок чувственных соблазнов. Одно время Вадим задумывался над тем, какой была бы его семья, выбери он в жены другую. Это происходило не от недовольства Мариной, а от осознания того, что, выбрав одну, он упустил множество других семейных историй. Марина однажды вдруг обратила внимание, что ее муж в компании друзей все больше общается с другими дамами, танцует с кем угодно, но только не со своей женой, с которой пренебрежителен, даже груб, а к концу вечера так напивается до поросячьего визга, что потом его рвет фонтаном. Одно время в состоянии алкогольного опьянения в нем просыпался деспот и он начинал искать любой повод, чтобы сорваться: мог разбить тарелку, обозвать, хлопнуть дверью и уйти из дома. Марина плакала, у них уже был Гера — что с ними будет? Она ничего не рассказывала родителям, не желая признавать себя жертвой, не справившейся с трудностями, поэтому плакала от обиды и бессилия в одиночестве. Это повторялось до тех пор, пока однажды Марина не нашла в себе силы сказать мужу: «Отдавай ключи и уходи отсюда!» Услышанное подействовало на бузотера отрезвляюще, превзойдя все возможные ожидания. Тогда Вадим наконец понял, что, сокрушаясь о недоступности для него других женщин, он серьезно рискует потерять то, что у него уже есть. Все наладилось.
Елена Федоровна видела проблемы в их паре, но не влезала, молчала, а однажды, не вытерпев, сказала дочери:
— Ты знаешь, наш глебовский мир — мир бабий. Так уж сложилось, и ничего с этим не поделать.
Марина казалась удивленной:
— А как же отец?
— А что отец? — спросила в ответ Елена Федоровна. — Такой же рохля в сущности… Нет, конечно, он другой совсем, но все важные решения в семье всегда принимала я. Это я позволяла ему ездить по своим экспедициям, и я решила, когда пора с этим заканчивать. Я выбирала, с кем мы будем дружить, — все как у вас, между прочим.
И действительно, все друзья Марины и Вадима были прежде всего друзьями дочери Елены Федоровны. Друзья Вадима никогда по-настоящему не входили в их общую компанию, но зато он отлично находил общий язык с мужьями подруг своей второй половины.
— Только я решала, как будет у нас в доме и здесь, на даче, — продолжала Елена Федоровна. — Именно я решала, как воспитывать тебя. Я, лишь я решала, рожать или не рожать.
— Что, были варианты? — сыронизировала Марина, но тут же пожалела о своем неуместном вопросе.
Лицо Елены Федоровны мгновенно превратилось в маску беспросветного горя, за секунды состарившую ее лет на двадцать. Как будто воронкой она утянула ее куда-то в ледяную черноту, в ужасный мрак, где от пронзительного холода потери стынет кровь. Там, в черной дыре, находился ее антимир.
— Знаешь, у нас с отцом были тоже свои сложные времена. Ты была совсем маленькой, а у нас все рушилось. Он на какое-то время даже ушел от нас, а я поняла, что…
Голос Елены Федоровны стал чужим, глухим, потеряв свою обычную ясность и мелодичность.
— Мама… Ты мне ничего не говорила. Боже мой…
Слезы начали душить Марину. Она обняла мать, но та уже давно уже свое выплакала. Марина не могла поверить, что это все говорит ее родная мать, которая с таким трудом когда-то сама родила ребенка, для которой счастье материнства было священным и безусловным. Как она могла? Вмиг в голове Марины пронеслось, как в детстве она сильно хотела иметь брата или сестру, и оказывается, это вполне могло быть реальным. И сейчас досада на мать и безграничное сострадание смешались в едином непонятном коме.
— Дочка, — сказала Елена Федоровна. — Я очень рада, что ты не сделала моих ошибок. Ты молодец! Может, в этом есть и моя небольшая заслуга.
— Конечно! Кто же еще меня воспитывал… Я обязана тебе всем, что у меня есть.
Марина гладила лицо матери, как будто хотела стереть ту гримасу отчаяния, что сейчас печатью сковала Елену Федоровну. Женщина очень хотела вернуть ее прежнее выражение лица, и ей казалось, что она в силах это сделать.
О сексе у Глебовых не было принято говорить, и, разумеется, с детьми в том числе. Эту тему не то чтобы исключили, ее как-то удавалось обходить, а если и упоминали, то не в лоб, а активно используя эвфемизмы.