Они проехали по Женскому мосту и остановились возле строящегося мемориала в честь национального героя Кондора. Генерал Гусман подвёл мальчика к огромному мраморному изваянию. За белоснежным бюстом, вырастающим из колонны с острыми гранями, разворачивались на фоне ослепительно голубого неба гигантские крылья.
Генерал Гусман, только что объявивший мальчику, что мемориал возводится в честь его отца, чьё имя носит детская организация, наблюдал, как Икар с восторгом в глазах обходит колонну и ощупывает мраморные перья. Лёгкий портовый ветерок ласково трепал золотые кудри и играл бело-голубым форменным галстуком.
Генерал Гусман смотрел на мраморный бюст, и перед его мысленным взором камень раскалывался, как скорлупа ореха, обнажая истинное лицо, снова и снова твердившее ему «нет», «нет», «нет».
— Ты мог бы просто принять браслет и поддержать меня. К чему это упрямство?
Его бесили и одновременно притягивали эти пронзительные глаза. Он был заворожён ими ещё в училище, когда лейтенант Сигуэнса хлестал кадета линейкой по протянутым вперёд рукам и остановился только по окрику проходящего мимо старшего офицера, который заметил, что руки мальчишки вот-вот превратятся в кровавое месиво. Тогда Фульхенсио Гусман готов был последовать за ним куда угодно. Тогда, но не сейчас, когда он точно знал, куда заводит путь Тупака Амару, путь бесконечного кровопролития. Эти революционеры только говорят, что все страдания необходимы для будущего мира, спокойствия и процветания. Никакого мира им не надо, потому что они не могут жить без войны.
— Знаешь, что я могу и непременно сделаю? — спокойно произнёс Гусман, самый молодой на то время генерал республики. — Помнишь, как мы в училище сочиняли истории про несуществующих людей? Мы достигли такого мастерства, что Сигуэнса был уверен, что существует кадет Эмилио Роа Бартос, и даже выдал для него пасхальный шоколадный набор. Так вот ту же историю я проделаю с тобой. Пока ты будешь гнить на дне залива, я сделаю из тебя национальный символ, героя, борца с оппозиционерами, с честью погибшего в гражданской войне. Ты будешь нашим… Кондором.
— Нет, -сказали упрямые жёсткие потрескавшиеся губы.
Генерал Гусман уже не мог остановиться.
— А ещё я заберу твоего сына Икара и воспитаю его как верного сына Отечества.
— Нет.
— Он станет офицером, и первым его назначением будет женская тюрьма в Касеросе, та самая, где умерла твоя жена.
Пронзительно-синие глаза не дрогнули, губы продолжали твердить своё, и тогда молодой генерал Гусман не выдержал первый, как бывало и раньше. Он выхватил винтовку из рук стоящего у двери караульного и со всего маху ударил по этим ненавистным, непокорным, всё ещё страшным для него губам.
***
— Остаётся только договориться насчёт четвёртого пункта, и мы сможем поставить вам первую партию формирователей.
— Какого ещё четвёртого пункта? — с недоверием в голосе произнёс генерал. — Я видел лишь три пункта договора.
— Особый пункт на отдельном листе, — объяснил потеющий от волнения и жары Александропулос. — Он касается случаев, когда всё выходит из-под контроля. В ходе наших исследований такого не происходило, но мы никогда не проводили лонгитюдного эксперимента на детях. Чисто теоретически в возрасте двадцати лет может произойти неконтролируемый выброс ребелдина, и испытуемый будет способен повести себя… непредсказуемо. Не так, как нужно. Возможно, потребуется остановить его.
Генерал нахмурил брови; предупреждая возможную вспышку, толстяк затараторил:
— Это исключительно чтобы всё держать под контролем, крайняя мера, так сказать. Не думаю, что она понадобиться. Но если вдруг… мы хотели бы ознакомиться со всеми подробностями, быть, так сказать, в курсе. Об этом говорится в четвёртом пункте. При нашей системе демократии, особенно после Таскиги, недопустимо проводить такие эксперименты на людях. Науке всегда противостоит невежество толпы, кричащей о своих правах. Но вы сильный человек, вы знаете, что такое жертва ради блага многих.
Генерал сделал нетерпеливый жест рукой.
— И как же я остановлю своего изобретателя?
О втором члене карраса он почти не думал, для него это был кто-то вроде ординарца или егеря, носящего переполненный ягдташ и запасные патроны, — будь то Хосе, Оскар, Пако, какая разница?
Александропулос извлёк на свет небольшого размера футляр из хромированной стали. Внутри покоился прозрачный, будто ледяной кубик, пронизанный радугами.
— Это деструктор. Он воздействует на мозг заданной комбинацией электромагнитных полей. Но испытуемый при этом должен находиться поблизости. Хотя бы в соседнем помещении. Достаточно раздавить деструктор нажатием пальцев, и формирователи сразу выходят из своего депо в мозге, что вызывает обширное кровоизлияние. Мы называем это «чистая смерть».
— Это мне подходит, — уверенно сказал генерал, доставая из кармана собачий бисквит и угощая вьющегося у ног Эктора.
— Что ж, тогда запустим деткам рыбок в кровь! — с безумным блеском в глазах воскликнул Александропулос.
И, заметив поползшие вверх тонкие чёрные брови генерала, поправился:
— Мы так называем инъекцию формирователей.
— Сделаем это ночью, я сообщу Вам заранее, — сухо проговорил генерал и удалился в сопровождении курцхаара.
***
Один раз генерал был близок к тому, чтобы применить деструктор. Икару тогда исполнилось четырнадцать лет, он сбежал из детского дома, сумел пересечь границу купола и, как полагал генерал Гусман, направился на северо-запад, туда, где в горных лесах скрывались разрозненные кучки герильеро, возглавляемые ничтожными команданте. В те времена подростки из-под купола стремились именно туда, предвкушая запретный плод мнимой свободы.
Икара изловили в Катамарке и доставили прямо в Розовый дворец. Здесь, в просторном кабинете с тлеющим камином мальчишка разрыдался и признался, что слышал от сторожа, будто в его родной деревне в Катамарке, есть кузнец, способный выковать на заказ любую, самую замысловатую деталь. К нему-то и бежал юный гений, отчаявшийся найти то, что ему нужно, на блошиных рынках Ла Боки и Сан Тельмо.