— Солнце, надо полагать, есть обитель солнечных людей, и я думаю, их солнечные желудки устроены иначе, нежели наши. Нет в этом путешествии места для меня.
— Не обижайся, брат мой, — неожиданно обратился к крестьянину Икар, — но не страх ли потерять плоды трудов своих по причинам, судия коим сам Господь, говорит сейчас в тебе? Может, засуха или наводнение, уничтожающие многочисленных «детей» твоих, посаженных в возделанную почву, привязывает тебя к ней? И не так ли Господь Всемогущий «трясется» над нами, семенами Его, помещенными на матушке-Земле среди невзгод и неурядиц, и что тебе, а значит и Ему, если одно семечко вырвется ветром из-под кома земли и вознесется в небеса?
Землепашец в задумчивости почесал затылок, высыпав при этом на богатырские плечи сухие соломинки и запутавшихся в густых, вьющихся волосах бедных мух, еле живых от страха:
— Когда в закромах остался старый урожай, нет смысла переживать о потере нового. Так же Господу нашему Богу нет никакого резона лить слезы по поводу толпы идиотов, обряженных с ног до головы в железо, неистово стремящихся навстречу другим, схожим с ними недоумкам в нарядах другого цвета. Итогом подобных встреч бывают разбросанные по ристалищу части тел оппонентов. И дело здесь не в хладности сердца или безразличии ума, а в вечном круговороте семени и плода, посевной и жатвы, рождения и смерти.
Икар несколько смутился философским напором крестьянина:
— Ты не хочешь пойти со мной к Солнцу из желания оставить все как есть?
Землепашец надавил на плуг, и из-под стального клыка выползла наружу черная губа плодородного отвала:
— Мои предки жили так, и в этом бытии я не вижу ничего зазорного. Чтобы последовать за тобой, мне нужно увидеть, каков выйдет результат, если ты хочешь заставить меня прямо сейчас бросить плуг и поле и, нацепив крылья, отправиться к Солнцу, посеяв таким образом зерно новой жизни.
Икар, прекрасно понимая, к чему клонит его собеседник, только и развел руками:
— Солнце — это терра инкогнита для меня, Эльдорадо Кортеса, явь и мираж одновременно. Только прибыв туда, ты сможешь понять, как сажать искры в плазму, а дождавшись «урожая», познать вкус его.
На эти слова Землепашец усмехнулся:
— Перед посевом я нюхаю землю, так учил дед, и я боюсь, что сунув нос в солнечную пашню, я опалю волосы и ослепну раньше, чем увижу урожай. Я не пойду с тобой, тот, чье место определено заранее, должен обладать изрядной смелостью поменять его, мне такой подвиг не под силу.
Икар понимающе покивал головой и снял с прутика рыбешку:
— Это тебе.
— Я не ем рыбу, — Землепашец поморщился.
— Это не еда, это символ, — улыбнулся Икар.
— Символ чего?
— Нашего знакомства, напоминающего ловлю на живца и хоть и короткого, но общего пути, — в голосе молодого человека проскользнуло разочарование.
— Не люблю оставаться в долгу, — проворчал крестьянин и полез в карман. На свет Божий он выудил горстку пшеничных зерен.
— Все твои закрома? — рассмеялся Икар.
— Теперь твои, — Землепашец раскрыл ладонь.
— Спасибо, брат, — сказал Икар и, пересчитал зерна. — Десять, так и должно быть.
— Что должно? — удивился крестьянин, непонимающе глядя на странного собеседника.
— Не важно, хорошего сева, — снова рассмеялся Икар и, спрыгнув с пашни на нескошенную траву, засеменил прочь.
Глава 3. Икар и третий апостол
Сначала Икар услышал приглушенный лязг железа, затем сквозь листву стали пробиваться возбужденные крики людей и уже когда до путника окончательно дошло, что где-то неподалеку происходит вооруженная стычка, явственно прозвучал визгливый голос рожка, призывающего на помощь, после чего две стрелы срезали ветки ясеня над его головой. Икар резко свернул вправо с лесной тропинки, стараясь двигаться так, чтобы шум боя тревожил левое ухо, но продираясь через ореховые заросли, он запутался с направлением, запаниковал, а минутой спустя раздался еще один призывный рог, прямо перед ним, и лес неожиданно успокоился. Все произошло столь быстро, что Икар не глядя ступил на сухую ветку, выдавшую его положение треском, словно оружейная прислуга переборщила с порохом и бомбарда изрыгнула из чугунного чрева ядро вместе с невообразимым снопом искр и громоподобным раскатом. Юноша замер с поднятой ногой, прислушиваясь к последствиям своей беспечности. Три минуты спустя, когда согнутое левое колено затекло настолько, что удерживать его в подобном положении начала отказываться четырехглавая мышца бедра, очнулась сойка, за ней включились клесты, и уже через мгновение лес ожил общим многоголосьем своего пернатого населения.