— Ты не бойся, я его уломаю, — шепнул Валерка, когда мать снова вышла на кухню. — Он согласится.
10
Прошло две недели. Мама побывала в цирке, на представлении, разговаривала со Славой и Пал Палычем, потом долго советовалась по телефону с отцом. Отец, наученный Валеркой, напирал на профессию, говорил про самостоятельные ноги, на которые человеку недурно встать пораньше, уж коли подвернулся такой редкий шанс. И даже прибавил, что алименты все равно будет высылать, независимо от того, пойдет Андрей в цирк или нет. А мать, смирившись по существу, все тянула с окончательным ответом. Тем временем документы на Руслана уже ушли в главк, он ходил высоко задрав нос, хвастался в школе, что из Москвы вот-вот придет приказ о зачислении его учеником, стал вдруг лучше работать на репетициях. Андрей хоть и сделал раньше него сальто в «седло», хоть и шел в трюках на шажок впереди Руслана, ужасно мучился от того, что так еще толком не знал, суждено ли ему когда-нибудь выбежать на залитый светом манеж, стать таким же артистом, как те люди, которые окружали его теперь в цирке…
А кроме цирка была еще и секция. Дни вдруг сделались короткими, перестало хватать времени на уроки, было не до них. После тренировки и репетиции Андрей валился с ног и засыпал, едва добравшись до постели… Несколько раз Руслан предлагал бросить секцию, но Андрей не решался… Если бы Виктор Петрович настаивал, как в случае с Русланом, чтобы Андрей выбрал что-нибудь одно, а то он ни разу на это не намекал, хотя видел по нагрузкам, которые пришлось сократить, чтобы сберечь силы для репетиций, что с учеником творится что-то непонятное. И только однажды после тренировки спросил:
— Как у тебя в цирке дела? Подходишь ты им?
Андрей бросил одеваться, вышел с тренером в коридор.
— Ну что молчишь? — обиделся тренер. — Коли берут, так и скажи…
— Я еще пока не знаю. Меня мать не пускает, — вздохнув, признался Андрей.
— Эх, невезучий я, — сокрушенно покачал головой тренер. — В Оренбурге работал три года, здесь два, а толку — пшик. Другой только-только взялся, смотришь, выстрелил, мастера подготовил…
— У вас в Оренбурге тоже учеников в цирк взяли? — тихо спросил Андрей. Он чувствовал себя неловко: Виктор Петрович откровенничал с ним, значит, доверял, в душе вставала жалость, необъяснимое раскаяние.
— Да нет, там я сам себе сук спилил, на котором сидел. Привели ко мне дочку директора комбината, раскормленную, как тумба. Разве батут для нее? Ну я и отказал, после этого мне и начали кислород потихоньку перекрывать.
Тренер разнервничался, закурил. Они так и стояли в коридоре, на сквозняке, Андрей ежился от холода, ему было жаль тренера, но вины он за собой не чувствовал: батут, вчера еще желанный, необходимый, стал теперь скучен, в зале Андрею вдруг стало не хватать публики, которой он еще и не знал, но жаждал узнать. Без зрителей прыжки, пируэты стали казаться обыденным, лишенным смысла занятием. Нельзя же в самом деле тренироваться с полным напряжением сил по три часа в день ради того, чтобы когда-нибудь стать тренером, смирившись раз и навсегда с тем, что спорт так и останется для тебя просто работой, без сладостных побед, славы. Уж лучше тогда цирк, где, выучив десяток трюков, можно прыгать не в пустом зале, а на глазах у зрителей, в мире красок, волшебных звуков музыки, в огне прожекторов…
— Но вы же сами сказали, что из меня ничего не выйдет.
— Кто может наперед знать? Работать будешь — путь не заказан.
— Но у вас же еще ребята есть.
Андрей пытался как-то ободрить, успокоить тренера, был благодарен, что тот не удерживал его силой, не давил на родителей: одно-единственное его слово могло укрепить мамины сомнения.
— Ну ладно, иди одевайся, застыл весь, — тренер обернулся и пошел в тренерскую, ссутулившись, вдруг постарев.
Разбитый, огорченный тем, что выбор его, столь ясный и очевидный, доставляет страдания другим — матери, тренеру, Андрей вышел на улицу. Цирк, купол которого, тяжелый, посеревший от пыли и дождей, уже угадывался за домами, манил его требовательно, страстно. Там его ждала гардеробная, еще вчера чужая. А теперь каждая вещь там обрела свой смысл: бревно на полу оказалось антиподом, предметом, необходимым «нижним» для тренировки ног, ящик, валявшийся на полу, хранил канифоль, перед репетицией или выступлением покидал гардеробную вместе с артистами — они никогда не выходили на манеж, не потоптавшись в канифоли чешками, чтобы при трюках ноги — в ноги, чешки не соскальзывали с ног партнера, — батарея флакончиков, коробочек, шкатулочек под зеркалом служила для грима — здесь были и румяна, без которых лицо на манеже кажется бледным, будто обмороженным, губная помада, тушь для ресниц.