Другие контакты с Западом, помимо тех, что имел Новгород, разумеется, пережили упадок Киева и могли бы сделать повторное открытие Запада менее травматическим. Путешественники, следовавшие на Восток, вроде Марко Поло в период монгольского владычества или францисканских миссионеров, направлявшихся в Китай, пересекали южные районы России; западные российские города — такие, как Смоленск и Чернигов, — оставались центрами экономического и культурного сотрудничества; влияние Запада можно было усмотреть даже в Великороссии, в церковном искусстве Владимира и Суздаля[250]. Более того, граница между Востоком и Западом была далека от определенности. Технические достижения и идеи, поступавшие из Византин Палеолога и от более развитых южных и западных славян, зачастую оказывались родственными раннему итальянскому Ренессансу, с которым эти «восточные» регионы находились в тесном контакте[251].
Тем не менее в XIII и XIV столетиях существовали принципиальные политические и культурные расхождения между латинской Европой и православными восточными славянами. Католическая Европа сосредоточила свои интересы на западных славянах и проявляла больший, чем к Великороссии, интерес к монгольской и китайской империям на востоке. Московия, в свою очередь, была больше занята геополитическими планами в отношении евразийских степей и потеряла из виду латинский Запад, который стал в ее глазах внушавшей тревогу силой, захватившей Константинополь и периодически насылавшей тевтонов на Россию.
Новгород, однако, поддерживал и приумножал многосторонние связи с Западом, которые в крупных городах Киевской Руси обычно играли главную роль. «Господин Великий Новгород», как он назывался, был «отцом», как Киев — «матерью городов русских»[252]. Мирное сосуществование восточной и западной культур в пределах этого гордого и богатого города овеществлялось в одном из наиболее известных и внушительных сооружений: бронзовых, работы XII в., двойных вратах собора Святой Софии. Одна их створка была византийского происхождения, другая — из Магдебурга; одна — из сердца Восточной империи, вторая — из северогерманского города, который позаимствовал модель городского самоуправления у Западной империи[253]. В Новгороде существовали более зрелые традиции независимости, а также более развитая экономическая база, чем в Магдебурге или каком-либо ином балтийском немецком городе. Однако в лице набиравших силу великих московских князей Новгород встретился с гораздо более амбициозной центральной властью, нежели та, которую императоры Священной Римской империи приобрели к XV столетию.
Культурный раскол между Московским государством и Новгородом был намного внушительней, чем географический раздел, образуемый Валдайскими холмами между верхними притоками Волги и озерно-речными подступами к Балтике. Новгород полностью избежал московской зависимости от монголов и развил широкое сотрудничество с Ганзейским союзом. Новгородские летописи отразили коммерческую деятельность города, предоставляя намного более точную фактическую информацию о муниципальном строительстве и социально-экономической активности, чем летописи всех других регионов[254]. Когда в 1470-х гг. Москва предприняла военную агрессию против Новгорода, она все еще платила дань татарам и применяла в сфере финансов и управления монгольские термины, тогда как Новгород на выгодных условиях торговал с богатыми западными державами и пользовался германской денежной системой[255]. Кроме того, в Москве почти очевиден был упадок грамотности по причине все большей витиеватости языка и письменности, обусловленной господствующей монастырской культурой; в то же время в Новгороде грамотность неуклонно росла, доходя среди землевладельческих классов до 80 процентов, благодаря все большему распространению берестяных грамот для торговых записей[256].
Нападение Москвы на Новгород во многом, таким образом, было первым внутренним конфликтом между Россией, обращенной к Западу, и Россией, обращенной к Востоку, — предвосхищая то, что позднее произошло между Москвой и Санкт-Петербургом. Покорению Новгорода во времена Ивана III способствовало не только численное превосходство Москвы, но и раскол между Востоком и Западом в самом Новгороде.
Этот раскол стал неотъемлемой чертой балтийских «ворот», созданных прозападно ориентированной Россией. Иногда раскол приобретал четкие очертания, как, например, между чисто шведским городом Нарвой и русской крепостью Иван-городом, построенной Иваном III на реке у берегов Балтики. Раскол прошел прямо через город-порт Ригу, когда Россия захватила его и окружила живописный ганзейский порт провинциальным русским городом. В центре одной Риги возвышался позднеготический собор с самым большим органом в мире; в другой Риге всем заправляла община староверов-ксенофобов, которые вообще запрещали использование музыкальных инструментов. Этот раскол оказался более тонким и смещенным в область психологии в Санкт-Петербурге, где совершенно западная оболочка вошла в противоречие с апокалиптическими страхами суеверных горожан.
Новгородский раскол имел все перечисленные черты. Для начала там четко обозначилась граница между правобережными купеческими кварталами и левобережным церковно-административным районом, проходившая по реке Волхов. Существовал также контраст между утилитарными деревянными постройками в первом случае и величавыми, в византийском духе строениями — во втором. Более важными и тонкими были, однако, противоречия между республиканскими и автократическими, космополитическими и ксенофобскими устремлениями. К XIV в. в Новгороде существовали и чисто республиканское правительство, и богатейшее в восточном славянстве духовенство[257]. В отношении Москвы последнее действовало большей частью на манер идеологической пятой колонны, превознося мессианско-имперские притязания ее великих князей для сдерживания прозападных настроений в городе.
Еще в 1348 г. новгородские иерархи надменно направили шведского короля к византийскому императору, когда западный монарх предложил обсудить вопросы религиозного сближения[258]. Сознавая уникальную роль города как независимого от татар и непрерывную преемственность с Киевской Русью, одаренные богатым воображением и ясной речью новгородские писатели культивировали дух особого предназначения. Они утверждали, что Новгород получил христианство не от Византии, но прямо от апостола Андрея; что их город основал Яфет, третий сын Ноя; и что такие святыни, как белый монашеский клобук, врученный якобы императором Константином Великим папе Сильвестру, и тихвинская икона Богоматери, были чудесным образом перенесены Богом из грешной Византии в Новгород, к неподкупным жителям «светлой России»[259].
По мере того как в XV столетии усиливалось политическое и экономическое давление на Новгород, новгородская церковь зачастую интерпретировала переговоры с Западом как знаки того, что последний день церковного календаря 1492 г. станет концом света[260]. Архиепископ Новгородский и Псковский Геннадий вскоре после рукоположения в сан в 1485 г. по собственной инициативе обратился ко все еще противившейся Москве с призывом подготовиться к этому судьбоносному моменту, очистившись от еретиков, как сам он поступил в своей епархии[261]. Впоследствии архитекторами идеологии Московского государства стали, конечно, настоятели двух ведущих монастырей новгородской епархии, Иосиф Волоцкий и Филофей Псковский. Нервозный, апокалиптический характер этой идеологии отчасти почти наверняка проистекал из боязни, что западному региону грозит обмирщение разом интеллектуальной жизни и церковной собственности и что сам царь может превзойти новых государственных строителей Запада (и даже иконоборческих императоров Византии), лично возглавив такую революцию. Происхождение российских юродивых, так много сделавших для насыщения атмосферы Московского государства пророческими ожиданиями, восходит к противостоянию византийского христианства и западного предпринимательства в Новгороде. Прокопий, странствующий святой XIII в., которого первым из числа ему подобных канонизировали в России (и чье житие, написанное в XVI в. и получившее широкую известность, сделало его примером для многих других), был германцем, обратившимся в православие после долгих лет проживания в Новгороде[262].
250
1. Отмечая эти влияния,"А.Некрасов настаивает (Некрасов. Изобразительное искусство, 113 и далее) на том, что главные особенности искусства Владимира — Суздаля объясняются либо воздействиями со стороны Востока, либо примитивными, полуанимистическими художественными предпочтениями коренного финского и славянского населения северного региона. См. также: М.Алпатов. К вопросу о западном влиянии в древнерусском искусстве // Славия, 3, 1924–1925, 96–97. Это бесценная обзорная работа.
251
2. Некрасов. Искусство, 222 и далее; Likhachev. Die Kultur, 31 и далее; также — новое основополагающее исследование: И.Голенищев-Кутузов. Итальянское Возрождение и славянская литература XV–XVI веков. — М., 1963, где показано, как игнорирование Западом Восточной Европы ограничило западное научное понимание периода Ренессанса.
253
4. Kovalevsky. Manuel, 90–91 и далее, — краткое рассмотрение интеграции Новгорода в Московское государство. В начале XI в. в Новгороде существовал германо-скандинавский торговый квартал, а к XII — по меньшей мере один западный храм. См.: A.Stendcr-Petersen. Varangica. — Aarluis, 1953, 255–258.
254
5. Н.Порфиридов. Древний Новгород. Очерки из истории русской культуры XI–XV вв. — М. — Л., 1947, 14, 226–227.
255
6. БЕ, XLI, 248. Исследования М.Лесникова (ссылка — в Оч. (5), 88, примеч. I) заставляют поставить под вопрос предположение многих великорусских историков насчет того, что ганзейские связи являлись неравными — характерными, по существу, для колониальной зависимости. Исследования Н. Казаковой (ссылки там же, 88, примеч. 2 и 3) прослеживают серию попыток Ивана III и Василия III разрушить этот союз. См. более старые исследования этих контактов в: М. Бережков. О торговле Руси с Ганзой конца XV века. — СПб., 1879; L.Goetz. Deutsch-russische Handclsgeschichte des Mittelalters. — Liibcck, 1922.
Интересной иллюстрацией вышеупомянутых связей представляется славянская надпись на кресте ссверогерманского города Гильдссхейма, являющемся, по всей видимости, подарком, сделанным городу в XII в. архиепископом Новгородским. Другие примеры см.: М.Алпатов. К вопросу, 97 и дгшее. Насчет ранних литературных влияний см.: Е.Петухов. Следы непосредственного влияния немецкой литературы на древнерусскую // ЖМНП, 1897, № 7, 145–158. Следы контактов Новгорода с Востоком имеются также в фольклоре и литературе. См., например: А.Никитский. Следы востока в Новгороде // Труды V Архитектурного Съезда в Тифлисе 1881. — М., 1887, 262–263.
256
7. Ср.: Роррё. Russie, 22–27, с приведенной здесь оценкой из работы: Likhachev. Die Kultur, 24. Последняя распространяется автором на русский Север в целом, но, поскольку доказательства почти полностью опираются на результаты недавних обширных раскопок в Новгороде, представляется разумным Новгородом же и ограничить эту оценку.
257
8. Арциховский считает, что раскопки в Новгороде (которые он возглавлял) подтверждают существование до XIV в. смешанного правительства, а в конце XV — самой настоящей республики: XI Congres International des sciences historiques. Resumes des communications. — Uppsala, 1960, 93–94. Д.Оболенский (ibid., 92) подчеркивает одновременное разрастание церковного аппарата.
258
9. ПСРЛ, 3, 83. См. также: А.Никитский. Очерк внутренней истории церкви в Великом Новгороде // ЖМНП, 1879, июль, 39–41. Анализ Никитского (34–86) остается солидным и тщательным исследованием сложных напряженных политико-идеологических отношений в указанный период. Ценным является также: Жмакин. Даниил, 38 и далее. Об архиепископе, защищавшем веру, и его убеждениях см.: A.ScdcTnikov. Vasily Kalika: l'histoire ct la legende // RES, VII, 1927, 224–240.
Представляется более справедливым говорить о наличии в Новгороде «московской пятой колонны», чем (как обычно заявляют великорусские историки) о русской и литовской фракциях в его пределах, поскольку Москва была агрессивной стороной. Расширение связей с Литвой было для Новгорода традиционным, а настоятельные требования перемен исходили от сторонников Московии и их союзников.
259
10. Будовниц. Публицистика, 175–177 и ссылки; см. также: D.StremooukhofT. La Tiare de Saint Sylvestre et le klobuk blanc // RES, XXXIV, 1957, 123–128; Гудзий. История, 267–282.
261
12. См.: Чт, 1847, VIII, 1–6 (отдельная пагинация в конце), особ, заявление Геннадия (2) о том, что «Новгород с Москвою не едино православие». См. также его призыв к митрополиту Московскому сделать его князя достойным ветхозаветных царей (ААЭ, I, 480) «спасения ради его» и дабы укрепить «наше пастырьство» (482). Также см. позднейшие письма Геннадия митрополиту Московскому Симону в: АИ, I, 104, 147. Г.Вернадский подчеркивает немалую симпатию, которую Иван испытывал к еретикам из-за их совместного противостояния богатству духовенства (G. Vernadsky. The Heresy of the Judaizcrs and Ivan III // Speculum, 1933, Oct., 436–454).