– Двести пятьдесят енотов, братишка. Слышишь меня, а? – один из близнецов встал перед Валентином, заслонив от него икону. – Так как, покупаешь?
–Да, да, конечно, – Валентин потянулся было во внутренний карману куртки, где носил бумажник. И тут вспомнил – ведь куртка осталась в раздевалке, по апрельскому солнцу вышел как был, в облачении… Ах ты, незадача-то какая…
– А вы можете подержать часок? – голос Валентина прозвучал просительно, неуверенным тенорком… «С такими и тут нельзя слабину», – всплыла и растворилась в бесконечности жизни чья-то разумная, разумная мысль. Неряшливый владелец иконы мгновенно уловил заинтересованность покупателя и не упустил воспользоваться:
– Можем и подержать, только это будет на полсотни дороже. Что же нам задаром лишнее торчать, уходить собирались. И задаток бы хоть какой.
– Да, да, я согласен, – обрадовался Валентин, – денег у меня с собой нет, но вот, возьмите телефон.
Мобильник, по счастью, оказался с собой. Недавний подарок двух богатых прихожанок. Не из самых дорогих моделей, но достаточно нескромный, если судить по молчаливому неодобрению коллег. Хвостатый продавец, хотя заметно удивился, взял телефон сразу, вслух сомнений не выразил. А Валентин, махнув рукой на благообразие, подобрал полы одеяния и припустил назад, к родной церкви, за бумажником. Прогуливающиеся зеваки шарахались и расступались перед ним. Хорошо, отбежав метров на пятнадцать, оглянулся. Коварные близнецы увязывали свой товар, явно вознамерившись сбежать, не дожидаясь покупателя. Валентин порадовался тому, что под облачением оставался в кроссовках и свободных джинсах, бросился к художникам:
– Стойте, стойте! Как вы так! Стойте!
Впрочем, художники, переглянулись и не решились убегать. Тёртые мужики. А какие ещё тут стоят? Запыхавшись от вынужденного спринта, Валентин вернулся быстрее, чем они успели убрать икону. Сорвал с шеи тяжёлый серебряный крест, с руки – часы, тоже не самые дорогие, но и не дешёвые. Всунул все это оторопевшему продавцу:
– Вот, возьмите, возьмите, пожалуйста. Спасибо вам, спаси вас Господь! – Валентин автоматически осенил братьев троекратным крестом, схватил икону, стянул рясу через голову и пошёл прочь с Арбата.
Лишь на Афанасьевском чуть пришёл в себя. Остановился, присел на лавочку. Бережно положил икону напротив, ожидая возобновления волшебства. Увы, картина превратилась в обыкновенный холст и утратила свой чудесный свет. Но душа Валентина хранила прежний трепет, лишь несколько сменивший тональность. Этим тёплым благовестом наполнялось и всё вокруг: и скамейка, и деревья, и воробьи, и прохожие, и проезжающие мимо автомобили. Бытие ныне не зависело от иконы, поскольку существовало просто само по себе, как, впрочем, и всегда. Валентин переложил картину на колени, освободил место на скамье. Удобнее откинулся назад и стал смотреть на небо сквозь новорожденную, светло-зелёную нежную листву.
В собор вернулся к вечерней службе. Зашёл к ключнице, положил икону на стол:
– Приобрёл по пути. Отдайте в мастерскую для доделки, если глянется и сочтёте.
Вышел из придела и направился домой, не озаботившись переодеться в мирское. Нестерпимо сладостный и жаркий свет пылал в сердце, чуть мерцая в такт закатному солнцу.
© Валерий Воробьёв, Минск, 2011