Разволновался домовой перед возвращением, растрогался. Стал в порядок себя приводить, прихорашиваться. Одежу вытряхнул, лапти от грязи обстучал, пытался волосы с бородой расчесать, да чуть пальцы в колтунах не оставил - так себя запустил. Мокша посмеивалась над ним, хихикала да поторапливала. Девкой красной дразнила и еще чем-то обидным, но Пафнутий не сдавался и внимания на кикимору не обращал. Провозился аж до самого утра - и то, Мокша его чуть не в пинки к дому погнала. Если Степан вернулся, может и не пустить обратно, хоть и времени прошло изрядно. Терпеть полоумного домового у себя под боком на болоте кикимора больше не хотела.
*** Олеся всю ночь просидела у окна, волновалась, места не находила - то на крыльцо выйдет, то к воротам. Встанет, прислушается: не едет ли кто? Отец отправился в деревню накануне, затемно, и вот уже сутки минули, а его все нет. Наверное, что-то случилось. Может, телега сломалась, колесо отвалилось, может, с кобылой что, а может... О плохом думать не хотелось, но было боязно. А еще тяжелее от того, что пребываешь в неведении и сделать ничего не можешь. Вдруг помощь нужна, а тут сидишь, как на привязи - и с ребенком не пойдешь, и одного не оставишь, и позвать некого. Все-таки представилось самое плохое. От безысходности Леся разрыдалась, как маленькая, взахлеб. С детства не плакала, только в крайнем случае, да еще когда папку после разлуки увидела, а тут на тебе - сами текут, не остановишь. Вышла в сени, чтобы Андрейку не пугать, уткнулась в Степанову телогрейку и ревет.
Тут в дверь поскреб кто-то. И еще раз, и еще... Олеся прислушалась: что за поскрёбыш наведался? Подошла уж было к двери, но утихло вроде, открывать не стала. Вдруг снаружи замяукало. Жалобно так, протяжно.
- Мявка! - обрадовалась Леся. - Вернулась! Заходи быстрей!
Отворила дверь настежь, да так широко, будто Мявка не кошкой, а коровой целой была - та бы точно поместилась. Мявка вбежала, хвост трубой, распушённый. Ходит, об ноги трется, головой бодается, помуркивает, рассказывает что-то, жалуется.
- Где же тебя носило, гулёна, мы думали, сгинула в лесу! - гладила ее Олеся, приговаривая, за ухом теребила, пузо почесывала. - Пойдем, покормлю тебя!
Провозилась с Мявкой и не заметила, как слезы высохли и тревога ушла, будто и не бывало. Кошка тем временем обежала все углы, обнюхала, пошурудила что-то лапой, подбежала к люльке, прыгнула на стул и заглянула к Андрейке, встав на задние лапы, прищурила глаза и замурчала.
На улице зашумело. Леся выглянула в окно - папка приехал! Побежала встречать и столкнулась с ним прямо на пороге, обнялись крепко.
- Посмотри, кто вернулся! Только ты не гони её больше, не надо. Пусть живет, уютнее с нею, да и Андрейку видишь как любит.
Степан подошел к кошке, протянул руку. Мявка обернулась, скомкалась немного, оробев, уши прижала, но ткнулась в руку холодным носом.
- Пусть живет, куда от нее деваться. - Степан сгреб кошку-домового на руки, погладил. - Ты её покормила хоть?
За окном всхлипнуло. - Смотри, вот паразит, за мной пришел! - Степан посмотрел в окно.
- Кто? - удивилась Олеся.
- Да вот, дождик! Видать, будет почище, чем в деревне. Вон какой ветер поднялся, аж веткой в окно стучит!
Домовой, перестав тарахтеть, глянул в окно через плечо Степана. Там стояла прослезившаяся Мокша, а рядом Путята, хитро прищурившись, грозил Пафнутию пальцем. Домовой, подмигнув в ответ, прижался к Степану и задремал.
*** Страх ушел и не возвращался. Кузьмич уж и на почте просидел до темна, испытывая себя, и до дома по темноте пошел палисадниками да закоулками - ну не страшно и все тут. Вместо страха только веселость и уверенность, да еще на подвиги потянуло. Все-таки полезно иногда с друзьями о наболевшем поговорить, как камень с души своротило. А то и правда, если уж Степан ничего не испугался, так и он хуже что ли?
- Вот вам! - крикнул почтальон кому-то в темноту и показал кукиш. - Кузьмич вас больше не боится! - и прислушался, на всякий случай, не ответит ли кто?
В ответ взвыло, да так, что непонятно откуда. Вой был повсюду, громкий, тоскливый и жуткий. Кузьмич застыл, спина взмокла, поджилки затряслись, а в животе завязалось узлом. Стало вдруг страшно как раньше и до дома еще далеко. Что делать? Бежать? Догонит ведь, тварь этакая. Кузьмич заозирался в ужасе, поискал в надежде что-нибудь спасительное, да куда там! Кроме него, дурака старого, никто и носа на улицу не кажет, все дома сидят, трясутся. Кузьмич упал на колени и приготовился умирать, а вокруг все выло и выло без остановки, приближаясь.