Саня потянулся к листкам.
— Осторожно! Ради бога, осторожно! — затрясла руками директор музея. — Это же большая историческая ценность!
— Правда?.. А на вид простые бумажки! — удивился Саня.
Тут директора музея зачем-то позвал Бяша, и Саня остался один. От нечего делать начал лениво читать текст и вдруг встрепенулся. От листка исходила непонятная сила, ударившая, словно электрический ток. Он стал читать снова, но уже не медлительно и лениво, как вначале, а пожирая глазами строки:
«Если ты молод, силен и здоров,
Если ты не трус и ненавидишь рабство,
Если ты скорбишь душой за страдающий народ,
Если муки твоих отцов и братьев болью отдаются в твоем сердце,
Если ты хочешь видеть светлое царство, созданное руками трудящихся,
Если ты хочешь победить в великой борьбе против угнетателей и начать строить новую жизнь
НЕ МЕДЛИ!
Помоги своему товарищу и брату — красноармейцу, который своей кровью и своей жизнью освобождает тебя от цепей рабства.
ВОССТАВАЙ!
Бери в руки оружие, бей палачей-колчаковцев!
Да здравствует народное восстание!
Довольно терпеть и покорно ждать петли!
СМЕРТЬ ИЛИ ПОБЕДА!»
Мимо Сани проходили молодые партизаны, опоясанные пулеметными лентами. Он слышал треск винтовок и пулеметов, уханье пушек. С гиком проносились всадники. На дорогах подымались столбы пыли от сотен и тысяч шагающих ног…
Как она сказала? Историческая ценность?
«Если ты молод, силен и здоров,
Если ты не трус и ненавидишь рабство…»
При чем тут история? Ведь эти слова можно обратить к молодым ангольцам, южноафриканцам, к неграм Кении, ко всем, кто сегодня сражается против угнетателей. Для них они зазвучат так, как звучали тогда…
Надо переписать, сейчас же переписать. А карандаш? У Злобина есть.
Саня оглянулся.
— Стой!.. Не оглядывайся! — услышал он истошный вопль Сиволапа. — Эх, такой кадрик!
— Больше не надо! Хватит, — по обыкновению хмуро произнес Злобин.
Только сейчас Саня понял: пока он читал листок, его снимали. Он не знал, что делать: радоваться или обижаться.
— Зачем же вы? — сказал он неопределенно. — Я просто смотрел — и все.
— Вот и хорошо, что просто смотрел! — Сиволап, ликуя, показал большой палец. — Во кадрик! Во кадрик! Саня, ты молодчина! Каюсь, я тебя недооценивал, каюсь! Ты гениальный ребенок! Сначала — баобаб, а теперь эти кадрики… Нет, ты скажи, Злобин, это ли не кадрики? Это не кадрики?
— Ничего себе, — сдержанно ответил Злобин. — Посмотрим после проявки. Свету вроде маловато.
Но по нему было видно: он доволен. Очень!
Пришла экскурсия школьников. Началась съемка. Саня помогал Бяше перетаскивать и устанавливать прожекторы, таскал за Злобиным аккумулятор. А в конце съемки, когда оставалось только снять на пленку листовки и шрифт крупным планом, Злобин, закрепив камеру на штативе, подозвал Саню:
— Снимай!
— Как? Я же…
— Кому я говорю! — обрушился на него Злобин. — Ты будешь снимать или нет?
Саня, замирая от счастья, нажал спусковую кнопку. Аппарат застрекотал.
— Еще снимай! Еще!
Он снял метров пятьдесят, не меньше.
— Вот теперь хватит.
Они стали собирать аппаратуру.
— Молодчина! Ну, молодчина! — все никак не мог успокоиться Сиволап. — Во кадрики! Смотри теперь себя в передаче.
— Когда?
— В субботу… А ты лучше приходи прямо на тракт — в пятницу, после обеда, часа в четыре. Скажешь дежурному — я разрешил.
— А можно я с собой ребят приведу? — расхрабрился Саня.
— Можно! Тебе все можно! — Сиволап потрепал Саню по щекам. — Только не больше ста.
— Что вы! Я всего двоих. Четверых — самое большое…
Саня на студийном автобусе не поехал. Он попросил у Злобина карандаш и стал переписывать текст листовки.
РЯДЫ ТАОБОСКОА РАСТУТ
Из музея Саня пошел в студию и домой вернулся вместе с папой.
— Сбегай во двор за Димкой, — сказала мама.
Димку Саня обнаружил за домом. Во главе отряда разнокалиберных дошколят он носился по сараям, уже очищенным от снега, перепрыгивая с одной крыши на другую и производя страшный шум.
— Димка, домой!
Димка ухнул с крыши прямо в сугроб, ушел с головой в снег. С трудом выбрался оттуда и, отряхнувшись, подбежал к Сане.
— Только папе не говори.
— Что вы тут придумали?