Мне ничего не оставалось делать, как опять усесться и отомстить ей, принявшись снова за квинту A-mi-la-si-mi.
Надо признаться, что этот способ выражения моей досады не доставил мне торжества. Едва заметная улыбка блеснула на устах синьоры, когда я садился, и мне показалось, что в ее физиономии выражаются прелестные слова: «Лелио, ты настоящий ребенок!» Но когда я вдруг вскочил со стула и оттолкнул фортепиано, чтобы броситься к ее ногам, в черных глазах ее ясно было написано: «Синьор, вы с ума сошли!»
Я подумал: синьоре Альдини было двадцать два года, а мне — восемнадцать; синьоре Гримани — пятнадцать, а мне — более двадцати восьми. Что Бианка совершенно повелевала мною, это очень не мудрено; но чтобы синьора Гримани меня дурачила — это не в порядке вещей. Надо сохранить все свое хладнокровие. Я снова уселся и сказал:
— Извините, ваше сиятельство. Я смотрю на часы, потому что не могу долго оставаться. А теперь ваш инструмент в довольно хорошем состоянии, и мне пора заняться чем-нибудь другим.
— В хорошем состоянии! — вскричала она с видимой досадой. — Да вы привели его в такое прекрасное состояние, что мне, я думаю, никогда не придется играть на нем. А мне этого очень жаль. Но нет, синьор Лелио, вы взялись его настроить и, верно, захотите кончить свое дело.
— Мне так же хочется настроить это фортепиано, как вам, синьора, играть на нем. Я пришел сегодня сюда по вашему приказанию, только для того, чтобы не компрометировать вас, вдруг перервав эту комедию. Но ваше сиятельство можете вообразить, что наша шутка не может продолжаться вечно: третий день она уже не забавляет вас, а на четвертый и для меня сделается немножко однообразной. Я не довольно богат, не довольно знатен, чтобы терять время по-пустому. Через несколько минут я, если позволите, уйду, а вечером придет настоящий настройщик и скажет, что я, товарищ его, сделался болен и прислал его вместо себя. Я могу найти кого-нибудь за себя, не разглашая нашей маленькой тайны и не открывая своего имени; и этот бедняк еще будет очень благодарен мне за рекомендацию.
Синьора не отвечала ни слова, побледнела как смерть, и я снова быль побежден.
Пришел Гектор. Я не мог скрыть своей досады. Синьора это заметила и обрадовалась. Видя ясно, что мне не хочется уйти, она снова принялась меня мучить.
Она опять сделалась живой и веселой; шутила со своим кузеном, но эти шутки были так близки с одной стороны к нежности, а с другой к иронии, что ни он, ни я не знали, что думать. Потом она вдруг повернулась к нему спиной, подошла ко мне и шёпотом, с таинственным видом, просила меня настроить фортепиано четвертью тона ниже камертона, потому что голос у нее альто[16], не сопрано. Кого она мистифицировала, открывая мне с таким таинственным видом этот важный секрет, кузена или меня? Я чуть-чуть не схватил его за руку, чтобы от души пожать ее: мы оба были равно глупы и одинаково одурачены. Но ему, бедняку, это было досаднее, чем мне; он посмотрел на меня искоса с таким удивленным и подозрительным видом, что я едва не расхохотался. Я отвечал ей еще таинственнее:
— Я предупредил желание вашего сиятельства. Ваше фортепиано настроено точно так, как оркестр в театре Сан-Карло, а его тон в прошлом году понизили, потому что я был нездоров.
Синьора с театральным видом взяла своего кузена под руку и поспешно увела его в сад. Я видел, что они прохаживались перед домом, потому что их тени мелькали на занавесе окна. Я спрятался за этим занавесом и стал слушать их разговор.
— Да я это и говорю, любезный кузен, — сказала синьора. — У этого человека престранное, какое-то страшное лицо. Он понятия не имеет о фортепиано и за всю жизнь его не настроит. Увидите! Это, верно, какой-нибудь мошенник. Надо за ним присматривать, и я советую вам держать часы в руках, когда он пройдет мимо. Божусь вам, когда я нагнулась к фортепиано, чтобы велеть ему понизить тон, он уже протянул было руку, чтобы украсть мою золотую цепочку.
— Э, полноте, кузина, вы шутите! Как можно, чтобы вор вздумал забраться сюда днем! Я совсем не то хотел вам сказать, и вы просто притворяетесь, будто не понимаете меня.
— Я притворяюсь? И вы уверяете, Гектор, что я притворяюсь? Да скажите, ради Бога, неужели же вы думаете, что для вас стоит притворяться?
— Вы напрасно меня обижаете, кузина. Видно, однако же, я стою, чтобы вы мной занимались, раз вы беспрерывно придумываете, как бы чем-нибудь кольнуть меня.
— Да скажите, ради Бога, кузен, что же вы, наконец, говорите? Почему вы думаете…
— Я говорю, что этот человек не настройщик, что он не настраивает вашего фортепиано, что он отроду не настраивал фортепиано. Я говорю, что он с вас глаз не спускает, следует за малейшими вашими движениями, с наслаждением прислушивается к вашим словам. Я говорю, что этот человек видел вас где-нибудь — в Неаполе, во Флоренции, в театре или на гулянье — и влюбился в вас.