Возвратясь в Кафаджоло, я нашел в комнате Кеккины хорошенькую крестьяночку, и тотчас узнал ее: то была молочная сестра синьоры Гримани. Кеккина без церемоний посадила ее в ногах у себя на постели, и как скоро я вошел, она сказала:
— Эта хорошенькая девушка хочет с тобою поговорить, Лелио. Я приняла ее под свое покровительство, потому что Катина непременно хотела ее выгнать. По ее скромному виду я тотчас догадалась, что она честная девушка, и не делала ей никаких нескромных вопросов. Не правда ли, красавица? Полно же конфузиться! Поди в гостиную с синьором Лелио. Я совсем не любопытна и никогда не мешаю моим приятелям; у меня и без того много дел.
— Пойдем, душенька, — сказал я, — и не бойся; ты здесь с честными людьми.
Бедняжка стояла задумавшись, не зная, что делать, и в таком смущении, что жалко было смотреть на нее. Хотя до тех пор у нее доставало духу скрывать, за чем пришла, однако, в замешательстве своем, она то вынимала до половины из кармана своего передника какое-то письмо, то опять его прятала, не зная, о чем больше заботиться — о чести госпожи или о своей собственной.
— О, Боже мой! — сказала она наконец дрожащим голосом. — Я боюсь, чтобы эта синьора не подумала, что я пришла с какими-нибудь дурными намерениями…
— Я! Не беспокойся, моя милая; я ровно ничего не думаю, — вскричала добрая Кеккина, развернув книгу и смотря в нее сквозь лорнет. У нее были очень хорошие глаза, но она думала, что светской женщине непременно надо иметь слабое зрение.
— Мне бы очень жаль было, синьора, — прибавила девушка, — если б вы подумали обо мне что-нибудь дурное. Вы такие добрые и приняли меня так милостиво!
— Да ты такая скромная и милая девушка, что тебя нельзя не принять хорошо! Ты этого стоишь, — отвечала певица. — Поди расскажи синьору Лелио свое дело. Я женщина скромная, ни допытываться, ни сердиться не стану. Возьми же ее, Лелио. Бедняжка, она трусит, как будто попала в волчью берлогу! Полно, моя милая, актеры такие же добрые люди, как и другие.
Девушка низко поклонилась и пошла за мной в гостиную. Сердце ее билось так сильно, что едва не разрывало зелёного бархатного корсажа, а щеки алели, как ее юбка. Она торопливо вынула письмо из кармана и тотчас отступила от меня на три шага: бедняжка боялась, чтобы я не распорядился с ней так же, как в первый раз. Я успокоил ее своим холодным видом и спросил, не приказано ли сказать мне еще чего-нибудь.
— Мне приказано подождать ответа, — сказала она, очевидно тревожась тем, что должна еще несколько времени пробыть у нас в доме.
— Ну так поди подожди в комнате синьоры, — отвечал я.
И я отвел ее к Кеккине.
— Эта миленькая девушка, — сказал я, — определяется к одной знакомой мне даме во Флоренции и просит рекомендательного письма. Позволь ей остаться у тебя, пока я напишу.
— Да, да, почему же нет! — сказала Кеккина, показав ей, чтобы она села и улыбаясь с дружелюбно-покровительственным видом.
Эта кротость и ласковость с простолюдинами принадлежали к числу добрых качеств Кеккины. Стараясь подражать знатным дамам в обхождении, она между тем сохранила всю доброту простой и бедной девушки, какой была прежде. Манеры ее, иногда довольно смешные, театральные, всегда, однако же, были очень учтивы. Ей весело было поважничать перед деревенской девушкой в атласной постели, обшитой кружевом, но она всячески старалась ободрить скромную крестьянку.
Вот что писала мне синьора Гримани:
Целых три дня вы не приходили! Или у вас недостает изобретательности в уме, или вам совсем не хочется видеть меня. Неужели я должна придумывать средства, как бы продолжать наши дружеские сношения? Если вы их не искали, то вы смешной человек; если же искали да не нашли, так вы сами то, чем меня почитали.
Я назначаю вам свидание: доказательство, что я не superba [18] , не stupida. Завтра, в восемь часов утра, я буду у обедни во Флоренции в церкви Santa Maria del Sasso. Тетушка больна; со мной поедет одна молочная сестра моя, Лила.