— Ради Бога, синьора, поедем: это патер Чиньола, который бывает у вашей тетушки. Кажется, он узнал вас и слышал, что вы говорили.
— Разумеется, узнал: он говорил со мной, — отвечала синьора, которая нахмурила брови с решительным видом, как скоро патер подошел к ней. — Но какая мне до этого надобность!
— Я должен уйти, синьора, — сказал я. — Оставаясь еще хоть минуту, я вас скомпрометирую. Вы знаете, где я живу, так пришлите, когда вам угодно будет что-нибудь приказать мне….
— Останьтесь, — сказала она, схватив меня за руку. — Если вы уйдете, я лишусь единственного средства оправдаться. Не бойся, Лила, и не говори ни слова. Любезный кузен, — сказала она погромче, — дайте мне руку и поедем домой.
— Помилуйте, синьора, — сказал я шепотом, — вся Флоренция меня знает! Выдать меня за вашего кузена решительно невозможно.
— Да меня вся Флоренция не знает, — сказала она, всунув свою руку в мою. — Притом я совершенно закутана, а вы можете надвинуть шляпу на глаза. Притворитесь, будто у вас болят зубы, закройте лицо платком. Да ну же, скорее, вот наши знакомые, и они смотрят на меня. Будьте же посмелее и пойдем проворнее.
Она ускорила шаги, почти таща меня, и таким образом мы дошли до дверей. Я хотел проститься с ней и скрыться в толпе, как вдруг патер Чиньола явился опять перед нами. Он стоял на паперти, будто разговаривая с одним из церковных прислужников. Между тем он искоса на нас посматривал и внимательно следил за нами.
— Не правда ли, Гектор? — сказала синьора, проходя мимо него и нагибаясь так, чтобы лицо ее было между лицом Чиньолы и моим.
Лила дрожала всеми членами, синьора тоже трепетала, но это только усиливало ее мужество. Чиньола шел за нами и не пропускал ни малейшего из наших движений. Карета с гербом Гримани и с ливрейными лакеями шумно подъезжала к крыльцу, и чернь, которая всегда с жадностью смотрит на роскошь, толпилась у самых колес и под ногами лошадей. Экипаж старой графини Гримани в особенности привлекал толпу нищих, потому что она всегда раздавала милостыню. Рослый лакей принужден был растолкать чернь, чтобы отворить дверцы, а мы всё шли под руку. Патер Чиньола преследовал нас инквизиторским взглядом.
— Садитесь со мной, — сказала синьора решительным тоном, выразительно пожав мне руку, и сама вскочила на подножку.
Я не решался; мне казалось, что этот последний отважный поступок совершенно ее погубит.
— Садитесь же, — сказала она с некоторой яростью.
И как скоро я поместился подле нее, она сама подняла стекло, когда еще Лила не успела усесться, а лакей затворить дверцы. И мы уже катились с быстротой молнии по улицам Флоренции.
— Не бойся ничего, моя милая Лила, — сказала синьора, обняв и поцеловав ее. — Патер Чиньола еще не видал Гектора, а синьора Лелио он не мог рассмотреть сегодня так, чтобы после заметить обман.
— О, синьора Чиньолу не обманешь.
— Э, да что мне до твоего Чиньолы! А тетушку я в чем хочу уверю.
— Однако ж синьор Гектор может сказать, что он не был здесь с вами, — заметил я.
— О, об этом нечего и заботиться! — отвечала она. — В случае нужды я его самого уверю, что он был со мной и совсем не был на охоте.
— А люди, синьора? — сказала Лила. — Лакей что-то очень пристально посмотрел на синьора Лелио и отступил в величайшем удивлении, как будто узнал настройщика.
— Ну, так скажи им, что я встретила нашего настройщика в церкви, что ему надо было идти в нашу сторону и что я взяла его с собой, потому что я такая добрая. Мы выпустим его у первой дачи по дороге. Прибавь, пожалуй, что барышня очень ветрена, что тётушка поделом изволит бранить ее, но что я очень добрая госпожа, хоть чрезвычайно неосторожна, и тебе всё же очень жаль видеть, что меня так часто журят. Я знаю, они меня любят. Притом же я дам вам на водку, так они не скажут ни слова. Но полно об этом; нечего и толковать о том, что уже сделано. Скажите мне, синьор Лелио, как вам нравится Флоренция? Не правда ли, что эти закоптелые палацы, закованные с ног до головы в железо, чрезвычайно похожи на тюрьмы?
Я старался поддерживать разговор в веселом тоне. Но я был очень недоволен. Приключения, в которых всем рисковала женщина, а вся вина падала на меня, были мне совсем не по вкусу. Подвергаться за меня опасностям и несчастиям и не позволить мне отвратить их — значило обходиться со мной очень неуважительно.
Я против воли снова погрузился в тягостное молчание. Синьора несколько раз пыталась прервать его, но потом тоже замолчала. На лице Лилы изображалось отчаяние. Мы выехали из города. Я два раза замечал, что пора остановить карету и выпустить меня. Но синьора оба раза этому решительно противилась, говоря, что мы слишком близко от города и можем еще встретить каких-нибудь знакомцев.