С четверть часа уже мы не говорили ни слова; это положение становилось чрезвычайно неприятным. Я был недоволен синьорой за то, что она ввязала меня в приключение, в котором я не мог действовать по своей воле; еще более недоволен собой за то, что позволил вовлечь себя в непростительные ребячества, весь стыд которых должен упасть на меня, потому что развратить или скомпрометировать пятнадцатилетнюю девушку — дело низкое и гнусное даже в глазах самых не совестных людей. Я хотел уже решительно остановить кучера и выйти, как вдруг, оборотившись к моим спутницам, увидел, что синьора молча обливается слезами. Я вскрикнул от удивления и по какому-то неудержимому влечению схватил ее за руку, но она вырвала у меня свою руку и бросилась в объятия Лилы, которая тоже плакала и, рыдая, прятала лицо свое на груди ее.
— Ради Бога, милая синьора, о чем вы так плачете? — вскричал я, спустившись с подушки так, что почти стоял перед ней на коленях. — Если вы не хотите, чтобы я ушел от вас в отчаянии, то скажите мне, не это ли несчастное приключение извлекает у вас слёзы и не могу ли я отвратить несчастий, которых вы боитесь?
Она приподняла с плеча Лилы свою прелестную головку и взглянула на меня с некоторым негодованием:
— А, так вы думаете, что я боюсь? — сказала она с упреком. — Вы видите, что я плачу, и говорите сами себе: бедная девочка, она боится, что ее побранят!
Она снова принялась плакать горькими слезами, закрывая лицо платком. Я старался ее успокоить, умолял ответить мне, посмотреть на меня, объяснить мне печаль свою. Я был так растроган и до того увлекся дружеским и отеческим чувством, что посереди нежных имен, которыми я называл ее, у меня вырвалось имя одного ребенка, которого я некогда очень любил. Несколько лет уже я привык давать это имя всем хорошеньким детям, которых мне случалось ласкать.
— Синьорина! — говорил я ей. — Милая моя Алеция!..
Я остановился, боясь, как бы она не обиделась, что я назвал ее чужим именем. Но она, по-видимому, нисколько не оскорбилась этим, посмотрела на меня с некоторым удивлением и позволила мне взять свою руку, которую я покрывал поцелуями.
Между тем карета неслась с быстротой ветра, и я не добился объяснения, которого мне так хотелось. Вдруг Лила сказала, что вилла Гримани уже видна и что нам непременно надо разлучиться.
— О, неужели я должен расстаться с вами, не узнав ничего? Сколько же времени томиться мне в этом ужасном беспокойстве?
— Приходите сегодня в парк в час ночи, — сказала она. — Я буду в маленькой аллее, что идет вдоль стены, у статуи, которую вам легко будет найти: стоит только идти от решетки всё вправо.
Я еще раз поцеловал ручки синьоры.
— Ах, синьора! Синьора! — сказала Лила с выражением кроткого и печального упрека.
— Лила, не докучай мне, — сказала она с запальчивостью. — Ты помнишь, что я тебе говорила сегодня утром?
Лила, казалось, была в отчаянии.
— Что же такое говорила тебе синьора?
— Она хочет убиться, — отвечала Лила, рыдая.
— Убиться, синьора? — вскричал я. — Вам, когда вы так прекрасны, так веселы, так любимы!
— Так любима, Лелио! — вскричала она с видом глубокого отчаяния. — Кто ж меня любит? Никто, кроме матушки и моей доброй Лилы!
— И бедного артиста, — сказал я, — который не смеет сказать, что он вас любит, а между тем готов пожертвовать жизнью, чтобы только вы не хотели умирать.
— Вы лжете! — вскричала она с силой. — Вы меня не любите!
Я судорожно схватил ее руку и как бы в остолбенении смотрел ей в глаза. Вдруг карета остановилась. Это Лила дернула за шнурок. Я выскочил из кареты и, кланяясь, старался принять униженное положение настройщика. Но лакей не мог не заметить, что глаза у барышни и служанки заплаканы. Он пристально посмотрел на меня, и когда карета уезжала, он несколько раз оборачивался, чтобы взглянуть на меня. Мне казалось, что в его чертах есть что-то знакомое, но я не смел глядеть ему прямо в глаза и никак не мог вспомнить, где я видел прежде это толстое, бледное, волосатое лицо.
В полночь я перелез через ограду парка, но едва сделал несколько шагов, как кто-то схватил меня за плащ. На всякой случай я взял с собой небольшой нож и хотел уже выхватить его, но, к счастью, узнал Лилу.
— Позвольте сказать вам одно слово, синьор Лелио, — шепнула она. — Не сказывайте барышне, что вы женаты.
— Что я женат, моя милая? Да я совсем не женат.