Ильхо проследил за его взглядом, но в виде застывшей Этерь его ничто не изумило. Однако, когда он перевел взгляд на него, то словно прозрел, становясь свидетелем смертоубийства.
— Тео, не смотри на нее! — крикнул он и попытался подняться на ноги, придерживая раненую руку. — Отвернись!
Но Тео не мог. Как теперь отвести взгляд?
Отчего же, отчего она каменная?! Она заколдована?
— Что с ней?
— Отвернись, прошу! — Ильхо добрался до него и попытался развернуть, схватив за плечо, марая кровью, но Тео не мог больше смотреть ни на что, кроме девушки. И чем дольше смотрел, тем реальнее становилась эта картина, тем больше верил, что это каменное изваяние было человеком.
— Но, Ильхо, это же глина, белая глина…
— …Лолли, стой! Не смей бежать к нему! Слышишь меня! Я запрещаю! — Крики раздались наверху, а вслед за ними послышались торопливые шаги — все это доносилось издалека, и вовсе не потому, что Лолли и ее мать еще не достигли подножия лестницы, просто звуки вдруг стали другими.
Тео почувствовал, что его накрывает прозрением, как волной. Вот он стоит, смотрит на Ильхо мутным взглядом, как тогда, когда между миром и им была дверца стеклянного короба. И первым его воспоминанием — там, за наслоением образов, в правдивость которых он переставал верить, — оказались синие глаза, выискивавшие в нем признаки чего-то ему недоступного. Разума ли? Души? Слова создателя лились водопадом сквозь сознание, наполняя чашу разума мыслями, воспоминаниями, идеями. Руки-ноги начал одолевать зуд, и еще долго-долго он стоял, не в силах шевельнуться, хотя тело нестерпимо требовало движения, а монотонная речь продолжала околдовывать его.
— И я… я тоже? — прошептал Тео в последний миг, ощущая, как жар сосредотачивается в груди, течет по горлу, медленно, но неизбежно перемещается в рот.
— Не открывай!..
У Ильхо всегда были сильные пальцы, он вцепился ими в его лицо, смыкая челюсть, а Тео даже не мог возразить — его медленно затапливал холод, поднимаясь теперь по бедрам, выворачивающим нутро касанием добираясь до живота. Одно долгое мгновение они смотрели друг другу в глаза, тяжело дыша, и Ильхо выглядел напуганным до смерти, глядел с обреченной тоской, а слезы просто текли по его лицу. Тео было странно, что его оплакивают прежде, чем он умрет…
Тепла не осталось, жар сосредоточился во рту — от него свело зубы. А потом голубой свет вспыхнул перед глазами, ослепляя, и в ушах навеки застыл крик Лолли. Мир померк, а затем и вовсе выцвел, стерся.
*
Тео вмиг окаменел, отяжелел, побелел, и одной здоровой рукой Ильхо не смог удержать его на весу. Фигура упала на каменный пол, в стороны от оголенных частей каменного тела брызнули куски застывшей глины, поднялась пыль. Заблестели, обнажившись, металлические внутренности, и Ильхо, наклонившись со стоном, прикоснулся на прощание к косе.
Что теперь? Кто ещё умрет? Может, все они ненастоящие, и только он из плоти и крови? Ильхо оглянулся на замерших на лестнице сестру и тетку. Регина стояла выше, в неподдельном ужасе держась за перила, а Лолли прижимала руки к груди, но не рыдала.
Нет, она не рыдала. Она даже не плакала.
Ильхо мог теперь распознать этот стеклянный взгляд — в третий раз он вычислил его, даже не усомнившись.
— Лолли! — только и всхлипнул он, но не успел даже шага сделать к ней, как она с долгим шумным выдохом отпустила искру наружу. Та выпорхнула свободно и, покружив под сводом, выскользнула из замка через окна галереи.
А потом сестра покачнулась и, застыв прямо в движении, рассыпалась крошевом от удара о ступени.
Регина раскрыла бессмысленно рот в ужасе, будто получив ранение прямо в сердце. Ильхо подался напряженно вперед, ожидая, что и ее сейчас постигнет та же участь. Но тетка бросилась на колени и принялась шарить руками в запыленной одежде дочери, подбирая куски один за другим и разглядывая. В конце концов она отыскала голову — все такую же белокурую — и принялась баюкать у груди.
— Девочка моя, девочка моя… — лепетала тетка, то и дело обращая взгляд к Ильхо, ожидая, наверное, что он скажет что-нибудь, объяснит ей, в чем здесь кроится обман и где на самом деле её дочь.
А Ильхо нечего было сказать. Он не знал, куда бежать, не понимал, что делать. В своем ли он уме? Реальность представлялась размытым кошмаром, от которого необходимо было очнуться, стряхнуть с себя эти чудовищные путы. Взобраться повыше и увидеть наконец правду целиком.
Но зато на крики сбежалась та немногочисленная прислуга, что еще оставалась в замке, и все они, застав останки Тео и Лолли, увидев застывшую, но невредимую Этерь, теряли свои искры, застывали и разбивались о каменный пол, и Ильхо ничего не мог сделать.
— Отчего такой шум? — донесся со стороны библиотеки строгий окрик, зазвучали шаги. — Неужели я не могу почитать в тишине?
Ильхо затаил дыхание, когда увидел отца, а отец…
Отец замер. При виде такого зрелища он склонил голову, поглядел на них исподлобья, и Ильхо поймал его! Поймал этот мимолетный проблеск — даже не вины, а, скорее, сдержанного сожаления.
— Что с твоей рукой? — вот первые слова, которые отец произнес.
Но Ильхо не сводил с отца напряженного взгляда. Он даже выпрямился, несмотря на боль. Могут ли его глаза смотреть так же пронзительно, как и глаза отца?
Герцог подошел ближе и остановился в центре холла, внимательно, с бесстрастным интересом ученого изучая то, что осталось от его слуг, от Тео, от… его дочери?
— Моя девочка! — Регина подняла с колен голову Лолли и протянула ему. — Что с ней сталось? Я не понимаю…
Отец тяжело вздохнул, опять опустив взгляд, явно подыскивая слова.
— Я не хотел, чтобы так случилось, — сообщил он сухо.
— Какое ты имеешь к этому отношение? — на удивление ровным голосом поинтересовался Ильхо. Или, скорее, совершенно пустым. Однако отец не удостоил его вниманием, продолжая смотреть на сестру.
— Послушай, — он подошел к ней ближе, встал у подножия лестницы, — я хотел помочь тебе.
Его слова, его голос, его взгляд — все пыталось загипнотизировать убитую горем женщину, внушить мысль о его правоте.
— Я не видел иного выхода.
Регина покачала головой, глядя хмуро, не веря, да и попросту не понимая. Ильхо и сам не понимал.
Герцог снова вздохнул. Пожалуй, он действительно был расстроен. Раздосадован. Он выглядел как человек, планы которого расстроились самым ужасным образом и все усилия оказались потрачены впустую.
— Где моя дочь?! — взвизгнула вдруг тетка.
— Погибла! — рявкнул отец. — Она упала в воду и утонула, много лет назад. Помнишь?! Её было не спасти. К тому времени, как мы ее достали, она уже захлебнулась. Я пытался сохранить хоть что-то и сделал посмертный слепок лица и изготовил… — он выдохнул, успокаиваясь, и указал на голову в её руках, — её. Я сделал её. Ради тебя.
Эти слова, подобно яду, проникли вместе со звуком в голову Ильхо и потекли по внутренностям, поднимая в нем волну удушливого ужаса, а вслед за ним — и гнева. Ужас поселился в пищеводе, обозначая позывы к рвоте, а гнев медленно расползся по спине и шее.
Тетка завыла на одной протяжной ноте, напомнив Ильхо маленьких детей, которых он давным-давно не видел.
Она отбросила голову, еле поднялась на ноги и спустилась вниз, прикрывая лицо руками, как когда у нее разыгрывалась по-настоящему страшная мигрень. Она продолжала стонать, повторяя свой протест снова и снова. Казалось, что она хочет скрыться в саду, а потому спустилась на открытую террасу, что парила над садом и морем.
Проводив её взглядом, Ильхо обернулся к отцу. Он словно впервые видел того. Кто этот человек? Он совсем его не знает. Он и не хочет его знать, он хочет бежать от него подальше.
А взгляд отца оставался все таким же холодным, не обещая ни раскаяния, ни даже извиняющейся мягкости в голосе. Но все же он поглядел на тело Этерь с огорчением, даже с проблеском печали.
— Так она была твоей дочерью? — с тихим бешенством спросил Ильхо.
— Она была моим творением, — Герцог посмотрел ему прямо в глаза. — Но я очень хотел, чтобы она стала моей дочерью.