И все. Сказав это, он, очевидно, решил, что больше не обязан ему никакими объяснениями, и заторможенным шагом направился к своему укрытию, к башне, напоминая рака-отшельника, скрывающегося в раковине.
Ильхо недолго глядел ему вслед — обида и отчаяние подхлестнули его, гнев и страх призывали требовать ответов.
— Стой! Ты должен ответить!
С террасы донесся истошный вопль — крик удаляющийся, опадающий к земле. Ильхо даже почудилось, что он услышал удар тела о землю. Он вздрогнул и резко обернулся, напряженно вглядываясь в виднеющийся за арочными проемами участок террасы. Там было пусто. Он перевел взгляд на отца — тот смотрел туда же, дышал тяжело, осознавая случившееся, он даже будто намеревался кинуться наружу, чтобы увидеть все своими глазами. Но потом выражение его лица только ожесточилось, и он, отвернувшись, продолжил путь.
— Стой!
Уходя от ответа, Герцог безмолвно скрылся на лестнице, что вела в башню, — Ильхо последовал за ним. Левая рука висела непослушной плетью, но это последнее, что его волновало.
*
Прежде чем отпереть дверь, Герцог оглянулся и увидел поднимающегося за ним Ильхо. Мальчик был плох. Его бил озноб, его рубашка вся была в подсыхающей крови, и руке требовалась немедленная помощь, если он не хотел её потерять. Он был грязен и испуган. Он был разгневан, и сам боялся собственного гнева.
Герцог не стал запираться в башне. Хорошо. Если мальчик хочет ответов, он их получит. Но здесь, в его мастерской, в его убежище.
Он успел отступить к окну и поглядеть на остров. Сестра погибла вслед за дочерью — это то, чего он боялся тогда, когда рыбаки достали Лолли мертвой. Выходит, от судьбы не уйти. Но он хотя бы отсрочил её смерть…
И все же глухая боль распирала грудную клетку. Она была единственным живым человеком, кроме Ильхо, что ещё оставался рядом с ним. Она знала его с тех времен, когда он был ребенком. Он знал ее с рождения. Потерять такого человека было все равно что потерять часть себя, потерять прошлое.
Ильхо тяжело ввалился в мастерскую и едва не упал, но удержался за дверной проем.
— Зачем ты это сделал? Как?.. Ты сделал их всех?
Мальчик был не в себе. Да и он, пожалуй, тоже. Требовалась тишина, чтобы привести мысли в порядок, требовалось провести разведку на острове. Узнать, насколько все плохо и как теперь поправить положение, ведь потеря даже в половину численности населения — уже большой урон для выстроенной с годами системы, что работает отлаженно, без сбоев.
Сколько его людей видело смерть Этерии? Если это случилось на пляже, то наверняка многие. А значит, потери колоссальные. Это навалилось сверху тяжким бременем поверх потерь. Регина и Этерия.
Как ни крути, а она была неповторима. Слишком много индивидуальности было в нее вложено, слишком много труда в изготовление. И такой комбинации не повторить, потому что индивидуальность — штучный экземпляр. Выйдет что-то иное, но не она.
Но оставались еще рабочие, которые сейчас должны были быть в Цехах, а значит, как минимум около ста единиц у него ещё имелось в распоряжении…
— Черт бы тебя побрал, отвечай!
— Я не стану говорить, если ты не сменишь тон.
— Мой тон! — Ильхо истерично рассмеялся. — Мой тон — это единственное, что тебя сейчас волнует?!
Герцог посмотрел на сына. Тот совсем отчаялся и, хотя он кричал со злости, глаза его умоляли.
— Зачем… я не понимаю. Кто эти люди? Они все когда-то погибли?
— Не понимаешь, зачем человек хочет воспроизвести жизнь? Вдохнуть её в то, что изначально не наделено ни душой, ни разумом, и наблюдать за тем, как плоды его трудов развиваются, существуют и, возможно, даже сами творят, — тебе это непонятно?
Глаза Ильхо наполнились слезами, брови жалобно приподнялись над переносицей — точно такое же беспомощное, убитое выражение было на лице Ифирии в тот злополучный вечер, когда она обо всем узнала и сбежала себе на погибель: она хотела добраться до Цехов, говорила, что все должны узнать, не понимая, что там уже были его создания. От судьбы не уйти.
Мальчик покачал головой.
— Это неправильно, — даже слова он выбирал те же. — Ты не можешь оправдывать себя этим. Это… это ужасно.
Опять. Он ужасен. Но что именно ужасного он сделал?
— Не тебе судить.
— Ты всех их воспроизвел посмертно?
— Нет, только Лолли. Остальных я создавал без прототипа…
— Как ты можешь так спокойно об этом говорить?!
— Чего ты ждешь от меня?! — теперь он и сам не мог не сорваться на крик. — Раскаяния, сожаления? Все меня судили, и ты туда же!
— И все были правы! Они были правы, что судили тебя! Единственной их ошибкой было то, что они позволили тебе сохранить свободу!
— Свободу! Этот жалкий клочок земли ты называешь свободой?!
Ильхо рассмеялся.
— Так это все-таки не свобода, нет? Не в обратном ли ты пытался меня убедить, когда говорил, что я могу, что я должен быть счастлив здесь? Что я должен найти свое место во всем этом! Ты не хотел, чтобы я искал свое место в мире, — нет, ты хотел, чтобы я нашел место в твоей жизни и был тебе полезен!
— Я хотел, чтобы ты был полезен хотя бы себе!
Но Ильхо ничего не хотел слышать: он замотал головой и вновь безумно рассмеялся.
— Ты просто спятивший старик! Что ты делал? Играл в бога? Поверить не могу, что ты еще пытаешься внушить мне, что у тебя есть чему поучиться!
— Не сходи с ума! — рявкнул Герцог в ответ. — Ты видишь то, чего нет! Я не мешал тебе делать все, что вздумается. Не я ли дал тебе полную свободу действий? И на что ты потратил это время?
— Не-е-ет, — Ильхо покачал головой, страшно улыбаясь сквозь слезы. — Речь не обо мне. О тебе.
А потом его лицо разгладилось, и на нем проступили признаки озарения, он спросил тихо:
— А мама? Она узнала правду, да? Поэтому вы ссорились. И ты… ты убил её?
— Нет! Я бы никогда не причинил ей боль!
— Но ты причинял её! Она не хотела такой жизни! И не хотела твоих отвратительных секретов.
Герцог отступил к стене и прислонился, чтобы отдышаться. День разогревался, и даже бриз, проникающий в окно, не спасал от духоты. Но Ильхо еще держался на ногах.
Они могут продолжить спорить позже. Или же вовсе не разговаривать больше.
— Что с твоей рукой? Я должен ее осмотреть.
Но Ильхо его не услышал. Он был слишком взбудоражен, опьянен гневом настолько, что, кажется, даже не замечал, что вот-вот свалится. На его лбу проступал пот. Еще одна мысль отразилась на его лице — это можно было различить по тому, как в глазах промелькнула тоска, как дрогнул голос, когда он спросил:
— Это ты ей внушил? Поэтому Этерь меня любила. Ты ей так велел?
Интересный вопрос. Герцог не сводил с Ильхо прямого, открытого взгляда.
— Нет.
И все равно его ответ ранил мальчика: он скривился.
— Лучше бы она была твоей настоящей дочерью. Выходит, ты её создал… Но зачем она была тебе нужна? Зачем именно такая?
— Мне нужен был кто-то, кто заменит меня. Я не хотел, чтобы после моей смерти все это пришло в негодность. Чтобы мои создания погибли или кто-то пришлый прибрал все к рукам. И я уж точно не мог положиться на тебя.
— Она должна была заменить меня? Стать частью твоей тайны?
— Она бы всегда была частью моей тайны! Чем ты недоволен? Ты хотел свободы — я дал ее тебе. Я даже снял с тебя любые свои ожидания. Ты хотел уплыть с той девушкой — я не сказал ни слова против.
— Но Этерь… — Ильхо словно собирался с мыслями, прикрыв глаза. — Ты хотел, чтобы она жила твоим делом. Всю жизнь, без права выбора?
— Она была создана для этого. Это то, чего бы она искала, так или иначе.
— Это неправда. Ведь любить меня ты ей не приказывал.
— Её чувства — это всего лишь её чувства, и никакого отношения к ее судьбе они не имеют.
— А что имеет отношение к её судьбе? Твоя воля?
— Я ее создатель.
— Да, но она не вещь! — выкрикнул Ильхо, и его взгляд прояснился, очистился от любых сомнений. Гнев всегда вселяет чувство абсолютной правоты.