Впрочем, следует понимать, что при всем своем мистицизме юноша вступил на путь не монастырского, а ученого монашества, путь, предопределенный поступлением в академию. Сам «приготовитель к монашеской жизни» о. Феофан — это выпускник академии, оставленный при ней и ни дня не живший в монастыре. Ученое монашество представляло собой церковную элиту, «монашествующую аристократию», занимавшуюся не столько духовными подвигами, сколько административными делами.
Многочисленные недруги о. Илиодора, упрекавшие его в неподобающей монаху вольности, упускали из виду, что имеют дело не с обитателем монастыря. Нельзя требовать от представителя ученого монашества качеств, присущих монастырским монахам.
И до, и после расстрижения Илиодор-Сергей Труфанов всегда объяснял свое решение принять монашество сугубо практическими мотивами.
«Я хотел усердно работать, и еще я хотел на всю жизнь остаться один без семьи, чтобы быть свободным, как орел, чьему полету ничто не препятствует.
Для достижения этой цели мне было необходимо стать монахом, отдалить себя от мира и сжечь за собой корабли».
«Я знал, что другое положение свяжет меня по рукам и по ногам, заставит меня молчать, когда нужно говорить и писать правду. Монашество меня сделало свободным. В монашестве, в моем одиночестве я никого не знаю, кроме Бога, а остальных я признаю настолько, насколько они знают Бога, слушают Его, повинуются Ему».
Постриг дал право на бесстрашие. О. Илиодор любил повторять, что, «как монах, он, кроме Бога, не боится никого». «Я монах и смерти мне ни с какой стороны бояться не приходится»; «Я ничего и никого не боюсь!..».
Свобода от страха — вот что привлекало юного монаха в этом звании. Позже он скажет про одного своего собрата, что тот «поступил в монахи ради свободы, ради свободы духовной, ради свободы духа».
Это особое состояние он предполагал использовать для «самоотверженного служения истине и ближним». Особенно часто о. Илиодором повторялся первый мотив — «послужить правде». «И в монахи-то я пошел только ради правды»; «Ради правды я отказался от всего и пошел в монахи, чтобы свободно говорить людям святую истину»; «Пошел в монахи исключительно бороться, бороться за Правду Христову самым решительным образом».
Словом, на первое место выдвигалась не идеология монашества, как то было бы в монастыре, а внешняя форма, дающая чисто практические преимущества, пусть и для благородной цели. Видя себя общественным деятелем, юноша именно для этой деятельности постригся в монахи. По-видимому, мистически настроенный Сергей принял свое решение очень трезво.
Впоследствии о. Илиодор открыто заявил: «К созерцательной иноческой жизни я не способен, не искал ее. Когда я шел в монахи, я искал боевой монашеской жизни. Это мое призвание, это моя истинная жизнь». Заточенный во Флорищевой пустыни, он возопил: «Я не монах! Я — пастырь, вот я кто!». Когда его водворяли в какую-нибудь слишком пустынную обитель, у него всегда начиналась, так сказать, духовная клаустрофобия.
Двойственность положения о. Илиодора отразилась в его отношении к данным при постриге обетам целомудрия, нестяжания и послушания. «В течение всего периода моей монашеской жизни я выполнял первые два обета самым строгим образом, и это дало мне духовную силу, с помощью которой я влиял на всех тех, кто соприкоснулся со мной. Не зная женщин, я смог духовно подчинить как мужчин, так и женщин. Я был совершенно бескорыстен, и это разоружало даже моих злейших врагов. Что касается третьего обета, то есть послушания, я сохранил также и его, но не таким образом, который нравился моим начальникам. Я сохранил его по-своему. Я повиновался тем, кто следовал по стопам Бога; ибо мое стремление состояло в том, чтобы служить не людям, а Богу и Его истине. Я не признавал никаких человеческих властей». Ранее он уточнил эту мысль: «Правда, я — непослушный монах, но начальству ослушание я оказывал в убеждении, по Слову Божию, что Бога нужно слушать больше, чем людей». В этих цитатах — все монашеское кредо о. Илиодора, смотревшего на духовный подвиг как на средство достижения земных целей и не желавшего никого слушаться.
Через неделю после пострига юный монах был рукоположен в иеродьякона (6.XII.1903), а в конце четвертого курса — в иеромонаха (25.III.1905). Таким образом, диаконская хиротония совершилась в день Ангела царствующего Государя, а иерейская — в праздник Благовещения, совпадавший с годовщиной основания царицынского монастырского подворья, о котором о. Илиодор еще пока ничего не знал. 16.V.1905 он был награжден набедренником, которому суждено было остаться его единственной иерархической наградой. Впрочем, он их «и не искал».