Прежде всего поражает сам город – Илион, или Троя, огромный укрепленный полис древнего мира. Отсюда, с побережья, где я нахожусь, до него две с лишним мили – и все же мне отчетливо видны гордые стены на возвышении, озаренные сиянием тысяч факелов и костров, длинные закругленные башни, не настолько уходящие в небеса, как убеждает нас Марло, и тем не менее – внушительные, изумительные, ошеломляющие.
Боевой лагерь ахейцев, данайцев и прочих завоевателей – строго говоря, никакие они не «греки», появления этого народа ждать еще века и века, но мне привычнее величать их именно так – растянулся у моря на многие мили. Рассказывая студентам о Троянской войне, я всегда отмечал, при всем почтении к поэтическому гению Гомера, что в действительности сюжетом «Илиады» могла оказаться и незначительная стычка, каких-нибудь несколько тысяч воинов с обеих сторон. Исходя из содержания поэмы, даже самые начитанные знатоки, члены схолии, оценивали численность ахейцев и остальных греков, что приплыли к этим берегам в своих черных кораблях, в полсотни тысяч голов, не больше.
Так вот, они заблуждались. По моим подсчетам, осаждающих более четверти миллиона. Осажденных, вместе с их союзниками, почти вполовину меньше. Похоже, каждый уважающий себя герой с греческих островов поспешил явиться на битву – точнее, на грабеж, – захватив с собой воинов, союзников, слуг, рабов и наложниц.
Потрясающее зрелище: мили и мили палаток, стен из отточенных кольев, долгих рвов, прорытых в здешней твердой почве, – никто не собирается отсиживаться в окопах, это лишь преграда для вражеской конницы, – и на всем их протяжении полыхают, бросая отблески на лица, вспыхивая бликами на полированных клинках и ярких щитах, костры для освещения, для приготовления пищи и для сожжения трупов.
Да, и для трупов тоже.
Вот уже несколько недель, как в греческий стан запустила щупальца смертоносная зараза; сперва погибали одни лишь мулы и собаки, но затем мор перекинулся на людей: тут сляжет боец, там слуга, и наконец недуг разбушевался в полную силу. Десять дней хвори унесли больше храбрых ахейцев и данайцев, чем долгие месяцы войны. Я подозреваю, что это тиф. Греки не сомневаются, что причина бед – ярость Аполлона.
Видел я его – и здесь, и на Олимпе. Правда, приблизиться не рискнул. На редкость злобная рожа. «Сребролукий» Аполлон – бог лучников и целителей, а заодно и всяческих болезней. Мало того, главный божественный покровитель Трои. Будь его воля, ахейцы давно бы уже повымирали. Так что не важно, откуда пришла угроза: от рек ли, полных разлагающейся плоти, или от крылатых стрел «дальноразящего» – в одном греки правы: Аполлон не желает им доброго здравия.
Прямо сейчас ахейские вожди и владыки – а кто из этих доблестных героев не вождь и не владыка в своей земле и в собственных глазах? – идут на общий совет у ставки Агамемнона, чтобы обсудить, как избавиться от гибельной напасти. Я тоже шагаю туда – медленно, с неохотой, как будто нынче не самый великий день за всю мою вторую жизнь, стоивший девяти с лишним лет ожидания. Ведь именно сегодня по-настоящему начинается гомеровская «Илиада».
Нет, мне, конечно, уже удавалось видеть отдельные происшествия, смещенные волей поэта во времени. К примеру, так называемый «Список кораблей»: собрание и исчисление греческих военных сил, описанное в песни второй. На самом деле сбор имел место девять лет назад, во время вооруженной вылазки через Аулис – пролив между Эвбеей и материковой Грецией. А Эпиполесис, обход войск Агамемноном, упомянутый в песни четвертой? Я лично наблюдал это событие вскоре после высадки ахейцев у стен Трои, а затем и Тейхоскопию, как назывался в моих лекциях знаменитый «Смотр со стены». У Гомера Елена указывает Приаму и прочим троянским военачальникам различных ахейских героев аж в третьей песни, однако в действительности…
Впрочем, какая тут может быть действительность.
Во всяком случае, вожди собираются этим вечером в ставке Агамемнона, чья ссора с Ахиллесом положит начало «Илиаде», и увлеченному схолиасту надлежало бы стремиться туда всей душой. Да только мне плевать. Пусть хорохорятся и распускают перья друг пред другом. Ну вытащит мужеубийца свой меч… Хотя нет, на такое даже я бы взглянул. Интересно, вправду ли Афина явится остановить спорщика, или это лишь образное выражение для описания нежданно-негаданно проснувшегося здравого смысла? Прежде я отдал бы жизнь за ответ, и вот теперь, когда ждать остается считанные минуты… Мне решительно и бесповоротно на-пле-вать.
Девять долгих лет мучительно возвращающихся воспоминаний, беспрестанной войны и наблюдений за доблестным выпендрежем, не говоря уже о рабстве у бессмертных богов и Музы, сделали свое дело. Знаете, я заплясал бы от счастья, прилети сюда Б-52 и сбрось атомную бомбу прямо на головы ахейцев и троянцев, вместе взятых. Пошли они на хрен, эти герои с их деревянными колесницами.
И тем не менее я плетусь в ставку Агамемнона. Это моя работа – следить за всем и отчитываться перед Музой. Иначе… Что ж, зарплату за простой не урежут. Скорее боги сократят меня самого – до горстки костяных обломков и праха, содержащего ДНК, из которой и был возрожден ученый схолиаст. И тогда уж, как говорится, поминай как звали.
2
Холмы Ардис. Ардис-Холл
Реализовавшись из факса неподалеку от дома Ады, Даэман недоуменно заморгал при виде багрового солнца над горизонтом. Ясное небо горело закатом меж исполинских деревьев по краю цепочки холмов. Отблески зарева полыхали в кобальтовой выси, отражаясь на каждом из величаво вращающихся колец – экваториальном и полярном. Гость был сбит с толку: в Уланбате, откуда Даэман явился, отгуляв на Второй Двадцатке Тоби, стояло раннее утро, а здесь… Аду он не навещал уже много лет. И вообще, отправляясь куда-либо, никогда не знал, на какой материк или в какой временной пояс планеты угодит. Лишь смутно помнил: Седман живет в Париже, Ризир – в собственном доме на скалах Чом, Оно – в Беллинбаде… Вот и все. Впрочем, когда не имеешь понятия ни о расположении материков, ни об их названиях, и даже не догадываешься о существовании временных поясов, любые вопросы отпадают сами собой, верно?
И все-таки. С этим факсом он потерял целый день. Или выиграл? Во всяком случае, местный воздух пах иначе: терпко, влажно, более дико, что ли.
Даэман огляделся. Обычный факс-узел: под ногами – круг, выложенный из пермокрита, по сторонам – железные столбы, украшенные орнаментом из желтого кристалла, и, разумеется, на одном висит неизбежная табличка с надписью, которую невозможно прочесть. Больше ничего – только мокрый зеленый луг в окружении покатых холмов, теплый вечер, мягкая трава, деревья и тихий плеск далекого ручья… Да еще пересекающиеся кольца в небесах, похожие на ржавую арматуру громадного, медленного гироскопа.
В тридцати шагах гостя ожидала старинная двухместная одноколка, над облучком которой парил столь же древний сервитор, а между деревянными дышлами стоял одинокий войникс. М-да, за декаду можно было и подзабыть варварские неудобства здешней жизни. Что за глупая фантазия: поселиться вдали от факс-узла.
– Даэман Ухр? – осведомился сервитор, хотя и сам знал, кто перед ним.
Мужчина промычал в ответ и указал на видавший виды саквояж. Маленький слуга подлетел ближе и, подцепив багаж затупившимися бивнями, легко поставил его в грузовое отделение одноколки, покуда гость забирался на сиденье.
– Ждем еще кого-нибудь?
– Нет, вы последний, – отозвался сервитор.
После чего зажужжал, занял полукруглую нишу возницы и звонким щелчком отдал команду. Войникс тут же впрягся и потрусил на закат, поднимая слабые облачка пыли над усыпанной гравием дорожкой. Даэман откинулся на удобную спинку из зеленой кожи, обхватил ладонями щегольскую трость и приготовился наслаждаться поездкой.
К черту разговоры о дружеских визитах: он прибыл сюда не навестить Аду, а соблазнить ее. Собственно, в этом и заключалось его занятие – прельщать юных женщин. И еще коллекционировать бабочек. Разница в возрасте (Даэман приближался ко Второй Двадцатке) совершенно не смущала его. Как и близкое родство с девушкой. Понятие «кровосмешения» давным-давно вымерло за ненадобностью, а если бы гость и заподозрил себя в «нездоровом» влечении, то отправился бы в лазарет и подлечился. В лазарете исправляют все.