Целыми днями я таскала тяжелые ведра с водой от колодца, что располагался за домом, и неумело терла половицы щеткой, почти каждый раз получая указания от мажордома переделать свою работу. Вскоре кожа на моих руках, непривычных к такому труду, покраснела и начала трескаться. Не прошло мне даром и купание в ледяной воде - я всегда отличалась крепким здоровьем, и если бы после того случая мне дали полежать в теплой постели, да выпить горячего вина, то простуда бы сразу отступила. Но никому не было дела до моего самочувствия, а жаловаться я боялась, помня о словах Ремо. С каждым днем мне становилось все хуже, болезнь медленно, но верно делала свое дело. Спала я в общей комнате с другими служанками - мне бросили тюфяк в свободном углу, и когда мой кашель начал всех донимать по ночам, известие о моей болезни дошло до господина Альмасио.
Он подошел незаметно ко мне, когда я драила пол, стоя на коленях. Надсадный кашель почти непрерывно сотрясал мое тело, поэтому я почти ничего не слышала, и, запоздало заметив господина Альмасио, инстинктивно отпрянула назад так, что едва не упала. Он смотрел на меня с брезгливостью, и это было объяснимо: за несколько дней мой вид стал весьма жалок. Болезнь и изнурительный труд никого не красят, а я, к тому же была одета в старое чужое платье, кое-как подхваченное потертым поясом. Огрубевшие руки кровоточили, а волосы, растрепанные и немытые, я прятала под платком. Мысли Ремо, которые тот и не старался скрывать, легко читались на его лице, и я едва сдерживалась, чтобы не вскочить на ноги и не побежать, куда глаза глядят, чтобы не испытывать далее подобного унижения.
- Не хочешь ли ты, Годэ, - ласково и зло произнес господин Альмасио, - хорошенько попросить меня, чтобы тебе дали отдохнуть, да позволили погреться у огня?
Я угрюмо смотрела на него, не произнося ни слова.
- Ты напрасно думаешь, что я побеспокоюсь о твоем здоровье из-за того, что ты мне нужна живой, - продолжил Ремо. - Признаюсь, не считаю затею со свадьбой таким уж изобретательным замыслом - иногда я сомневаюсь, стоит ли затевать столько возни ради Вико. Его я могу убить и в другой раз, ничуть не потеряв в приятных впечатлениях. Если же ты хочешь, чтобы я сжалился над тобой и позволил дожить до дня свадьбы, то умоляй меня как следует.
Ничего не сказав, я вновь принялась скоблить половицы, хрипя и кашляя.
- А ведь ты так и не попросила у меня прощения, - сказал задумчиво он. - Возможно, сейчас твои искренние извинения могли бы сослужить добрую службу. Ты ослабела. Я вижу, как дрожат твои руки. Болезнь быстро выжмет из тебя все соки, еще пару дней - и ты сляжешь.
"Черта с два я буду играть в ваши игры, господин Альмасио! - думала я, уже не видя ничего перед собой из-за багровых пятен, вспыхивавших перед моими воспаленными глазами. - Уж такой радости я вам не доставлю".
Так и не дождавшись моего ответа, Ремо ушел.
Спустя несколько минут ко мне подошел мажордом и сказал, что по приказанию господина Альмасио, меня отправляют работать в сад.
- В дальнем углу есть небольшая каменистая пустошь, где ничего отродясь не росло. Это всегда огорчало господина Альмасио, - говорил он, пока я следовала за ним. - Будешь собирать там камни и относить их к обрыву. Садовник даст тебе все инструменты, работать будешь дотемна.
...За те несколько дней, что я пробыла в доме Альмасио, мир изменился - погода, словно откликаясь на мою беду, переменилась с солнечной на пасмурную. Осень прощалась с Иллирией, и на смену ей вот-вот должна была прийти холодная дождливая зима. То ли ветер принес туман с моря, то ли мельчайший моросящий дождь окутал голые деревья дымкой. Аллеи исчезали в белесой пелене, так что иногда мне мерещилось, будто я уже умерла и мрачный проводник ведет меня по бесконечным тропам загробного мира. Я вспомнила, как совсем недавно этот сад был украшен к свадьбе Флорэн и тут же заметила обрывок алой ленты, оставшейся с того времени. Она еще не успела выцвести, только потемнела от влаги.
Старое истрепанное платье не способно было согреть меня в такую дрянную погоду, и я, трясясь то ли от озноба, то ли от холода, понимала, что господин Ремо все еще желает услышать, как я униженно молю о снисхождении. Конечно же, он выбрал для меня заведомо непосильную задачу. Замерзшие пальцы не повиновались мне, и даже самые легкие камни выскальзывали из моих рук, когда я пыталась их поднять. Что уж говорить о заступе, которым я могла разве что разбрызгивать грязь. Перепачкавшись с ног до головы, я, не чувствуя собственных пальцев, пыталась ухватиться за очередной обломок древнего валуна, чтобы немного его расшатать. Но даже на это уходило столько времени, что было ясно: расчистить каменистый бесплодный пятачок я не смогла бы и за несколько лет. Господин Альмасио знал, что после того, как я продрогну на холодном ветру, болезнь тут же одолеет меня, и полагал, что мне не останется ничего другого, кроме как приползти к его ногам, чтобы жалобным раскаянием вымолить себе хоть немного покоя в тепле.