Теперь его речь стала почти бессвязной. Взгляд Орсо метался из стороны в сторону, точно не в состоянии сосредоточиться на одном предмете, руки во время бурной жестикуляции тряслись. Он неумолимо приближался ко мне, но при этом точно забыл о моем присутствии, полностью погрузившись в тревожащие его душу воспоминания. Не успела я подумать, что экзальтированность эту можно использовать себе на пользу и сбежать, как вдруг он схватил меня за руку так, что я вскрикнула от боли.
- ...А потом отцу надоедало, - прошептал он, - и ночью я начинал слышать крики и плач. О, как они кричали! Сначала он просил прощения и за каждый удар платил рубином или алмазом, кольцом или серьгами, и женские слезы быстро высыхали, потому что почти каждая из вас готова обменять свое достоинство на побрякушку, особенно если сопроводить ее парой ласковых слов, чтоб можно было изобразить, будто дело не в деньгах. Отец видел это, но словно проверял, как далеко может зайти женщина, разрывающаяся между страхом и жадностью. А затем и эта игра ему приедалась, и он начинал следующую, куда более захватывающую, где кровь и слезы уже не оплачивались золотом...
- Орсо, отпустите меня, - я безуспешно пыталась освободиться. - Ваш отец не собирается обходиться со мной по-доброму, он относится ко мне точно так же, как и к прочим своим женщинам...
- Нет, разница есть, - он вновь оскалился, точно дикий зверь. - И знаете, в чем она заключается, госпожа Годэ? Когда он забавлялся с ними, то звал и меня... иногда. А к вам мне строго-настрого запрещено даже приближаться. Я пообещал отцу не подходить к вам, но вы сами пришли ко мне. Теперь я узнаю, что же в вас особого...
Если от слов Ремо я испытывала ужас, сковывающий меня по рукам и ногам, то слушая Орсо, я испугалась по-иному. Стоило ему только попытаться толкнуть меня к столу, как я, отчаянно извернувшись, укусила его за руку и высвободилась. От боли Орсо вскрикнул, взмахнул прокушенной рукой, и несколько капель горячей крови полетело мне в лицо. Он попытался схватить меня снова, но я запустила в него тяжелой статуэткой, подвернувшейся мне под руку. Она рассекла ему бровь, и, разумеется, еще больше разозлила. В ответ я получила удар в лицо, который непременно сломал бы мне нос, если бы я вовремя не отпрянула в сторону. Силы удара, пришедшегося вскользь, впрочем, хватило, чтобы я упала, после чего Орсо вцепился мне в волосы и ткнул еще раз лицом в пол. От резкой боли я взвизгнула, перед глазами заплясали яркие вспышки. Раздался треск рвущейся ткани - Орсо принялся срывать с меня платье.
- Вот дьявол! - вдруг услышала я громкий недовольный окрик. - Орсо!
Хватка Орсо ослабела, и я смогла приподняться. Ремо Альмасио стоял посреди гостиной, скрестив руки на груди. Лицо его было подчеркнуто бесстрастно, и я, столько раз наблюдавшая перемены в его настроении, уже успела понять, что это свидетельствует о крайней степени раздражения.
- Я хотел бы знать, - медленно и тихо произнес господин Альмасио, - что здесь происходит. Кажется, я выразился предельно ясно, Орсо. Я приказал тебе не приближаться к этой женщине.
Орсо, поднявшись на ноги, стоял перед отцом.
- Эта распутница сама пришла ко мне, - сказал он, не поднимая глаз на Ремо.
Господин Альмасио, не произнеся более ни слова, отвесил ему сильную пощечину, от которой Орсо едва устоял на ногах. Затем такую же пощечину получила и я, но мне удержаться не удалось, и пришлось еще раз подниматься на ноги, цепляясь за стол.
- Условия неизменны, - сказал он холодно. - Ты, Орсо, не коснешься ее даже пальцем, а ты, Годэ, выйдя еще раз из комнаты без разрешения, будешь посажена на цепь в подвале дома.
Я, моля бога, чтобы Ремо не переменил своего решения, метнулась вон из гостиной, придерживая руками изорванное платье. Удивительно, но теперь Ремо не казался мне худшей из бед в моей жизни. Несмотря на то, что Орсо повторно получил указание не трогать меня, я была уверена - с ним мне лучше более не встречаться. Дурные склонности этого человека не сдерживал даже холодный трезвый разум, а разгорающаяся в его душе ревность делала Орсо смертельно опасным для меня.
Глава 20
До самого вечера я тихонько сидела в покоях Ремо, точно мышь, которую едва не подцепила коготком кошка. Балдахин вряд ли мог служить мне укрытием от всех бед, но мне становилось легче, когда я сжималась в комок и пряталась в темном уголке огромной кровати. Самым моим искренним и невозможным желанием было то, чтобы обо мне все позабыли. Но, конечно же, сложилось все совершенно иначе. Господин Альмасио пришел ко мне, когда уже начинало смеркаться - зимой дни становились намного короче.