Боль не отступала, но я терпела, стиснув зубы. Иногда у меня получалось провалиться в тяжелый, мучительный сон, из-за которого я вскоре потеряла счет времени. Единственное, что позволяло хоть немного судить о неких сроках - все та же лампа. Она светила совсем тускло и вот-вот должна была погаснуть вовсе. Несколько раз мне довелось увидеть крыс, о которых говорил Ремо, и покуда ни одна из них не пыталась подобраться к настилу, на котором я неподвижно сидела, подобрав ноги, но было ясно, что в темноте они осмелеют. И снова страх овладевал мной. "Держись, - говорила я себе. - Твой муж не позволит, чтобы крысы обглодали твое лицо. Оно не бог весть как красиво, но если ты останешься без носа, вряд ли Ремо захочет еще раз пригласить тебя в свою спальню... А он не оставил этой мысли, ты знаешь, знаешь..."
Когда лампа, последний раз мигнув, погасла и меня окутала тьма, то я едва сдержалась, чтобы не закричать. Меня словно похоронили заживо, дышать сразу стало труднее. И лишь странный чужой голос шептал мне на ухо: "Это тихая незаметная битва, о которой никто не сложит ни песен, ни легенд, но ты обязана в ней выстоять. Ты сильнее Ремо".
И я победила - дверь скрипнула и отворилась. Полоса света пролегла к моим ногам, и сразу несколько крыс бросилось наутек. Господин Альмасио, держа в руках факел, зашел внутрь и приказал мажордому, сопровождавшему его, снять с меня ошейник.
- Проклятая ведьма, - голос его вовсе охрип. - Что ты со мной сотворила? Почему я не могу тебя убить? Почему не могу взять силой?..
- Мне нужно поесть и помыться, - сухо сказала я, ощущая твердую уверенность в том, что теперь мои пожелания будут исполнены.
Господин Альмасио уступил своей упрямой жене, как и предсказывал Орсо. Теперь, если кто и представлял для меня серьезную опасность в этом доме - так это мой пасынок, и я ясно сознавала, что взяв верх над одним врагом, получила другого, еще более страшного.
На цепи мне довелось просидеть не так уж долго, хотя счет времени, конечно же, я потеряла. Позже я узнала, что провела в подвале дома Альмасио не более двух суток, что для чуть более сильного и мужественного человека, конечно, показалось бы сущим пустяком. Но, в конце концов, Ремо тоже был порядком измотан происходящим, и мне не потребовалось сверхъестественных усилий для того, чтобы переломить ситуацию в свою пользу. Сказав себе, что не убьет меня сразу, хоть я этого и заслуживаю, Ремо начал себя обманывать с того момента, как я покинула дом Эттани. И с каждым днем он увязал в этой лжи все больше, пока обстоятельства не вынудили его признать, что я значу для него много больше, нежели орудие мести. Подвал и цепь были последней попыткой господина Альмасио уничтожить чувства, пугающие и раздражающие его. Я догадывалась, что он то и дело подходил к двери моей камеры, в надежде услышать, что я плачу или зову на помощь, правильно угадав, что это станет первым шагом к освобождению от моего необъяснимого влияния. Стоило бы мне дать слабину, как мой муж убедился бы в том, что я ничем не отличаюсь от прочих, и, следовательно, поступить со мной он может так же, как и с ними.
Из неприятных последствий моего непродолжительного заточения первыми в глаза бросались багровые кровоподтеки на шее, но они меня тревожили менее всего. Из-за того, что я почти ничего не ела в день свадьбы, а до того выпила снотворное по принуждению Ремо, голод, перенесенный мной в подвале, сказался на моем здоровье куда сильнее, чем можно было предположить. Едва я пыталась что-то съесть, как меня тут же одолевала рвота, вскоре окончательно меня ослабившая. Только к исходу следующего дня я смогла в первый раз отпить бульона, после чего крепко заснула, вновь очутившись в уже знакомой комнате - спальне господина Ремо. Но теперь он если и навещал меня, то только тогда, когда я спала, словно показывая мне, что между нами установилось подобие перемирия, и мое понятное желание не видеть своего супруга было принято им во внимание.
Как только я почувствовала, что могу стоять на ногах, то тут же сказала служанкам, что желаю выйти из комнаты. Более я не намеревалась коротать свои дни в четырех стенах, и господину Альмасио следовало об этом знать. Тем самым я испытывала его терпение, но пока что мне удавалось верно рассчитать свои возможности - служанка, вернувшись, передала мне, что разрешение получено и я могу даже прогуляться по саду. После пережитого я с трудом выносила пребывание в помещениях, и даже огромная спальня господина Ремо временами казалась мне слишком тесной. Одевшись потеплее, я, в сопровождении все той же служанки, чье имя так и не узнала, вышла из дому. Несколько часов, невзирая на жалобные вздохи женщины, я ходила взад-вперед по аллее, не в силах надышаться свежим воздухом. Когда я ощущала слабость, то присаживалась на скамейку, упрямо не желая возвращаться в дом, при одном виде которого меня охватывало сильнейшее отвращение.