Удивительное дело - еще несколько недель назад я считала, что никогда не захочу выбраться из угла, в который забилась, но история с понтификом словно вдохнула в меня желание жить. Надо сказать, жизнь моя всегда была бедна на события, и я подумать не могла, что это оказывало на меня столь угнетающее воздействие, стократно усилившееся после смерти моего мужа, скрашивавшего мое простое существование любовью и нежностью. Должно быть, привыкнув с детства подавлять любые вспышки чувств, почитая их неприличным наследством, доставшимся от матушки, я сама себя превратила в бледную тень человека. Теперь же, совершив невообразимый для себя прежней поступок, я посмотрела на Гоэдиль Эттани с новой стороны - и оказалось, что она все еще жива.
А впрочем... Не буду обманывать - улыбка господина Альмасио, которой он меня приветствовал при каждой встрече, сделала для моего воскрешения намного больше. В смятении я все пыталась понять, отчего мне так приятно его внимание. Я не была влюблена - это уж точно. Мне было знакомо чувство влюбленности, в отличие от большинства прочих женщин Южных земель, выданных замуж по расчету. Причина моего смутного томления была прозаична и заключалась в том, что прежде ни один мужчина, кроме Лесса, не уделял мне внимания, и оттого я была чертовски неопытна в тех играх, что обычно ведут между собой мужчины и женщины. До поры до времени я льстила себе, полагая, что слишком разумна для этих глупых забав, но вот - я, вдова двадцати шести лет, чувствую, как от внимательного взгляда красивого и влиятельного господина кровь по жилам бежит быстрее!.. Да-да, я отдавала себе отчет в том, что именно положение Ремо Альмасио в высшем свете Иллирии делает его улыбку для меня столь волнующей. Увы, на деле я оказалась весьма меркантильной особой - из тех, что оценивают мужчину по его родословной и внешности, хотя ранее готова была бы поклясться собственным здоровьем, что никогда не уподоблюсь расчетливым кокеткам, не раз высмеянным в пьесах и стихах, что довелось мне прочитать на своем веку. Как же я переменилась за последнее время...
Итак, каждое утро, позавтракав вместе с прочими Эттани, я звала служанку Арну, и мы вместе отправлялись в храм. Арна была совсем юной девушкой, еще не успевшей привыкнуть к тому, что жизнь простого человека заключается в труде да в нескольких часах сна. Будь она постарше, то знала бы, что нарушать этот неказистый порядок не стоит, иначе неминуемо накликаешь беду на свою голову, но мудрость эта постигается лишь на собственных ошибках. Уже на третий день мы вступили в молчаливый сговор, сворачивая по дороге в те переулки, которые вели вовсе не к храму. Таким образом, мы продлевали наш путь и сокращали время заунывных молитв. Думаю, господин Гако был бы весьма недоволен тем, как я распоряжаюсь своим правом выходить из дому, ведь позволение это было дано вовсе не из внимания к моим потребностям, а ради достижения вполне определенной цели. Я никогда не отличалась наивностью, но суть происходящего для меня прояснилась только тогда, когда делая вид, что усердно молюсь, я услышала за своей спиной шепот: "Это та самая Эттани, что зажгла свечи святой Иллирии?".
Уж не знаю, каким образом действовал хитроумный господин Ремо Альмасио, но и в самом деле слухи, которые распространились после злополучного праздника в честь покровительницы города, были чрезвычайно лестны для семейства Эттани. Мне в них отводилась роль истинной иллирийки, чья скромность была преодолена только благодаря богобоязненности - рассказывали даже, что после столь храброго и дерзкого для женщины поступка я слегла с нервической горячкой, оправдывающей меня в глазах даже самых неистовых консерваторов, не готовых простить женщине подобное неприличие, чем бы оно не обуславливалось. Посему мне надлежало, нарядившись в скромное платье и придавши себе благопристойный вид, и далее демонстрировать иллирийцам, как глубока моя вера и как прилежна я в соблюдении ее канонов.
Роль сухопарой ревнительницы веры в глухих скромных одеяниях импонировала мне более, нежели прежняя - невостребованной престарелой невесты, готовой пойти на любые безумия (даже желтое девичье платье!..) ради завлечения жениха. Я с радостью вернулась к темным глухим платьям синих, серых и зеленых тонов. Накидка, к сожалению, мне позволена не была - мое замужество все так же хранили в тайне, и на люди мне приходилось выходить с непокрытой головой, к чему я привыкнуть никак не могла. Конечно, я не распускала волосы подобно юным незамужним девушкам, а носила две туго скрученные косы, из которых не выбивалась ни одна прядь, но мне все равно казалось, что это придает моему облику оттенок распущенности.
В общем, внешний вид мой, если оценивать его отстраненно, должен был навевать на мужчин уныние и тоску, но господин Ремо все равно продолжал мне улыбаться, приятно тревожа мои чувства. В те дни, когда он намеревался нанести визит Эттани, я, ругая себя на все лады, повязывала на шею кружевную косынку, придающую моему лицу хоть немного свежести, и, конечно же, глазастые слуги это заприметили, но, будучи людьми опытными, смолчали.
Как и во всех прочих приличных домах Иллирии, при разговорах Гако и господина Ремо женщинам присутствовать не позволялось. Визиты господина Альмасио обычно проходили следующим образом: он появлялся в доме Эттани к обеду, его приглашали к столу, а после окончания трапезы он вместе с господином Эттани удалялся в библиотеку. Все то внимание, позволившее мне ожить, состояло, если честно, из пары-тройки взглядов в мою сторону и такого же количества улыбок - за столом дочерям Эттани говорить не позволялось, да и самой госпоже Фоттине полагалось произносить лишь самые общие любезности.
Когда мужчины уходили в библиотеку, женщины занимались своими делами, касавшимися преимущественно готовящейся свадьбы Флорэн. В гостиной постоянно вертелись портные, торговцы тканями, поставщики цветов и прочие люди, имеющие важнейшее значение при организации свадеб в богатых домах. По молчаливому уговору я держалась подальше от этой кутерьмы, что устраивало всех нас. Наверняка госпожа Фоттина была уверена, что я в это время нахожусь в своей комнате, а господин Гако и вовсе не задумывался, где я обретаюсь - и каково было бы их возмущение, если бы они узнали, что я тайком проскальзываю во внутренний двор, прячусь в тени деревьев и подслушиваю, о чем ведутся беседы в библиотеке!..
А беседы те были весьма любопытными, ведь к тому моменту, как я появилась в доме, уже несколько лет господин Эттани добивался права считаться доверенным лицом семьи Альмасио. И брак Флорэн с младшим сыном Ремо хоть и был одним из важнейших грядущих светских событий Иллирии, по сути являлся всего лишь свидетельством того, что Альмасио, наконец, приблизили к себе Гако Эттани, отблагодарив за многолетнюю преданность. Главным делом, из-за которого знатнейшее семейство снизошло до недавно разбогатевшего худородного, разумеется, было свержение семьи Брана. Об этом Гако с Ремо и беседовали часами в библиотеке. Я вскоре узнала, что в случае успеха Гако честолюбиво надеется превратиться едва ли не в третьего по важности господина в Иллирии. Первым должен был стать, конечно же, Ремо Альмасио, вторым - его старший сын Орсо, которому предназначалось сменить Викензо Брана на должности понтифика. А деньги Гако - точнее говоря, деньги Данар, приданое которой Гако успешно пустил в оборот, становились хорошим подспорьем, ведь чтобы воевать с семьей Брана, потребовалась бы немало опытных наемников, готовых проливать свою и чужую кровь, и даже всех богатств Ремо Альмасио могло не хватить.