Утверждается, что баварские иллюминаты[24] — специфическая форма иллюминизма. Нет ничего более далекого от абсолютной истины и ничего более верного в контексте XVIII века, в годы активности иллюминатов, в особенности если мы говорим о посвященных или минервалях, которые не допускаются в высокую атмосферу ареопага. Квиетизм, а затем иллюминизм — это продукт милосердия и успокоения (tranquillitas). Созерцание и ясность мысли не сдают своих позиций, вечно пытаясь достичь мудрости, Софии, а в конечном итоге — теософии и таинства сущего.
Нам придется затронуть множество тем, не имея возможности углубиться в них в рамках небольшого объема данной книги. Мы лишь пунктиром намечаем тенденции. Самый общий обзор указывает, что иллюминизм станет движением, которое наиболее трудно классифицировать как традицию, свойственную средиземноморскому бассейну, латинскому или греческому, многочисленные братства которого имеют иной характер. Они в значительно большей степени размыты театром эпифанического и таинственного Воплощения, красотой и славой учения[25].
Реформированное пуританство, внимательное и дотошное, наиболее чувствительно к идеализму подобного рода, темному и неясному, ключевое слово которого — «теософия». Вне всякого сомнения, Яков Бёме — его величайший представитель. Этот сапожник из Гёрлица, на которого опирался в своих записках Гегель (великий немецкий философ преклонялся перед Teutonicus Philosophus…), созерцал восхождение и снисхождение ангелов и движение миров. Пожалуй, мы могли бы сказать то же о Сведенборге, тесно общавшемся с духами. Видения Бёме были интеллектуальными. Он достигал просветления, следя за своей рукой, держащей сапожную иглу, поднимающейся и опускающейся при каждом стежке. О нем можно было бы сказать то же, что и о другом сапожнике, патриархе Енохе, о котором так много говорит сам Бёме, «Князь темных», в своей Mysterium Magnum. В соответствии с немецкими хассиддинами средневековья: «стежками своей иглы он (Енох) сшивал не кожу, но верхний мир с нижним миром»…
Добавим, что его также называли «Князем тьмы». Несомненно, это была чистая душа, несведующая и почти детская, хотя и наделенная экстраординарным даром провидца, благодаря которому и родились его смелые доктрины, доставившие ему столь мощное влияние. Значительны его труды. Они составляют корень германских теософских учений XVIII века. По мнению Жака Масуи, автора предисловия к его произведению «Confessions», он вновь вводит в обращение такие термины, как София, апофазис, обожествление, пневматология и т. д., утраченные в средние века за годы развития схоластики. Его понятие «пустого» — это «полнота», и в этом и других вопросах, восходящих к Плотину или Дионисию Ареопагиту, он возрождает намеки Экхарта. Он не обладал необходимым культурным уровнем, чтобы обозначить свое «видение» понятием, которое нам кажется подходящим, поскольку его знание было чисто экзистенциальным.
Бёме верил, что на его эпоху придется Апокалипсис (и каждому провидцу свойственно думать так о своей эпохе), но что силы добра должны превзойти силы зла. Игра этих сил благородна и прекрасна. Изучая наследие великого сапожника, мы видим, что его мысль, пожалуй, истерзанная, но наверняка просветленная, пронизана антиномичными идеями и силами.
Он думал и говорил, что если все происходит от Бога, то зло также (мы предпочитаем Моше Кордоверо, который учит нас, что Бог поддерживает зло, которое творит человек…). Предложение Дионисия Ареопагита, согласно которому зла не существует, для него лишено смысла. Таким же образом (таким же сложным образом). Тьма не была сотворена и существует в Боге. Так (поскольку то, что сверху, такое же, как то, что снизу), он, вероятно, выделяет две силы как источники жизни: тепло и холод: качества или начала как добрые, так и злые. Это по-настоящему тевтонская мысль, обладающая несомненным гностическим компонентом.
Эта идея огня или тепла, который воспламенил материю, фундаментальна у Бёме, и в этом направлении он углубляется в себя по дорогам внутренней алхимии. Но если огня слишком много, свет гаснет; и эта мысль совершенно необычна. Именно это произошло с Люцифером, вопреки этимологии его имени. В действительности, ослепленный своей собственной красотой и светом, он вспыхнул и в своем пылании возжелал затмить самого Бога. Так в пламени теряется свет.
Отсюда перейдет Князь тьмы к своей неординарной ангелологии и творению материи. Он приходит к понятию Ничто, которым определяет Бога. Он напоминает нам Паскаля в момент, когда тот описывал все сущее с помощью антиномии
24
См., например, Serge Hutin, Gouvernements invisibles et sociétés secretes, J’ai Lu, 1971.
25
Заинтересованному в теме братств и обществ средиземноморского бассейна мы рекомендуем нашу книгу «El Priorato de Sion. Los que estân detrâs», Ediciones Obelisco, Barcelona 2004.