Из вышесказанного можно сделать два вывода. Один гласит: необходимое условие активности для наличия способности к художественному творчеству дает нам ключ к разрешению вопроса о том, почему женщина, на долю которой в осуществлении извечного закона жизни выпадает пассивная роль, почти совершенно лишена этой способности. Художественная деятельность женщины в общем сводится исключительно к подражанию. В истории искусств мы не знаем ни одной оригинальной композиторши, ни одной создательницы новой независимой философской системы, ни одной художницы с истинно самостоятельным творчеством. На это обычно возражают, что постоянное пренебрежение и порабощение женщины помешало ей развивать эти способности. Но это только пустая дешевая фраза. Дочери английской буржуазии уже очень и очень давно пользуются всеми возможностями духовного развития, — а где же английские женщины-гении? Сыны пролетариата всех стран были всегда угнетаемы, перед ними были закрыты все возможности духовного развития, и тем не менее из этих низших слоев общества вышли такие гигантские личности, как Спиноза, Гойя, Домье, Фихте и десятки других, равных им по значению. Другим выводом является положение, раскрывающееся перед нами при этом проникновении в глубь настоятельных необходимостей художественного творчества. Став на вышеохарактеризованную точку зрения, мы сами поймем, почему в силу внутренней необходимости нагое человеческое тело всегда служило наивысшей художественной проблемой и почему именно к нему сводятся все создания величайших представителей искусства всех времен и народов: Праксителя, Тициана, Микеланджело, Рубенса, Рембрандта и Родена. Этим же объясняется также и то, что в наиболее значительные эпохи художественного творчества искусство и воспроизведение человеческой наготы должны были быть синонимами. Сущность вопроса сводится к следующему: в воспроизведении нагого человеческого тела искусство наиболее полно осуществляет свой жизненный закон, ибо человек в своей телесной оболочке есть наиболее совершенный и полный представитель чувственного мира явлений, он есть чувственность в ее наиблагороднейшей форме…
Если первое положение, выставленное нами, гласило: искусство есть чувственность, то второе должно быть: искусство есть всегда не что иное, как воспроизведение чувственности.
Продолжение рода есть, как мы уже говорили, первичная функция органической материи. Эта первичная функция остается, однако, всегда и ее главнейшей и основной функцией, она есть наисущественнейший элемент всякого явления на всех без исключения стадиях развития. Все живое есть чувственность, принявшая конкретные формы, и критерием различия является лишь более или менее высокая ступень развития в цепи органической эволюции. Воспроизведение сущности жизни, безразлично, проявляется ли она в растении, животном или человеке, — таков внутренний смысл и цель искусства. И великая задача его сводится к возможно более полному и цельному исчерпанию содержания жизни. Жизнь в ее затаенных глубинах, внутренний процесс жизни должен воплотиться в изображаемых организмах, — линии, средства художественного воспроизведения стремятся и должны быть, в сущности, лишь оконкретизированным и внутренним процессом жизни.
В то время как искусство стремится выполнить это внутреннее назначение, само собой в качестве основной проблемы выдвигается на первый план то, что образует особый объект этой работы: художественное воплощение эротики. Эротика есть активная чувственность, она — чувственность, выполняющая свой конечный закон. Но именно поэтому-то эротика и представляет собою важнейшую часть чувственности, а в своем сознательном проявлении в то же время и ее наивысшую и даже наиблагороднейшую форму. Однако наряду с этим она имеет и оборотную сторону. Эротика пробуждает в человеке сильнейшие и наиболее продолжительные страсти, освобождает все великое и вечное, что живет и действует в человеке, но в то же время она дает волю и всему низменному, на что способна вырождающаяся человеческая психика. При выполнении искусством своей задачи — исчерпания всего без остатка содержания жизни, неизбежно то, что эротика не только стоит во главе угла всякого искусства, но и доминирует на всех его этапах; менее всего должно удивлять нас то обстоятельство, что те высшие вершины, на которые поднималось до сих пор искусство, окрашены в то же время наиболее яркими и сочными красками эротики. Так как, однако, помимо этого искусство следует постоянно влечению возвеличивать все то, что оно изображает, то из этой тенденции в конечном счете само собой следует воспроизведение эротики во всех ее проявлениях.