Гравюра. Ф. Ропс. Символическая гравюра.
Пьеретта.
X. Виллемот. Цветы.
Рассматривая путь, пройденный историческим развитием от эпохи абсолютизма до наших дней, мы замечаем, что в конечном счете путь этот все-таки поднимается вверх. Поднимается, несмотря на постоянные отклонения, несмотря на бесконечные трясины и болота, через которые он ведет. А болот этих много, очень много. Если мы станем искать их наиболее ярких художественных отражений, то скорее всего найдем в искусстве 60-х и 70-х годов прошлого столетия, в которых весьма сомнительный аромат Второй французской империи создал себе достойные формы в искусстве. Укажем хотя бы на произведения Кабанеля, Бугеро, Виртца и других. В германском искусстве аналогичными произведениями были плоды творчества Вильгельма Каульбаха и его школы. В творчестве Каульбаха нашла классическое выражение та буржуазная благопристойность, которая официально служит высшим добродетелям и «вечным идеалам», в задней же комнате похотливо ржет над скабрезностями.
Лежен. Сладкая мечта.
А. Асти. Сладострастие.
Тем не менее все это лишь тягостные интермедии, отделяющие прошлое и настоящее от новой эпохи. Эта новая эпоха началась вместе с развитием крупной промышленности и крупного капитала. И если мы в обоих этих результатах имеем право видеть не более как первый акт совершающейся на наших глазах великой исторической драмы, в которой узел еще только завязывается, то все же уже и в этом первом акте сделано много подготовительных работ. Развитие промышленности внесло существенные поправки во все моральные нормы, — массовое скопление людей в крупных центрах и на фабриках создало новые условия жизни, новые формы сознания и соответственно с этим и новую идеологию. Новые желания пробудились в груди человечества, и, что самое существенное, новые экономические основы общественной жизни создали одновременно и мост, по которому эти желания из царства утопии перешли в область достижимой действительности: право каждого человека не только на жизнь, но и на полную жизнь. Такая перемена отразилась, конечно, и на искусстве. Чувственность должна была снова дойти до сознания как творческий принцип, должна была образовать новые, более чистые и более возвышенные понятия человеческой красоты, представления, которые достойны занять место подле высших целей и задач жизни.
Ж. Гарнье. Flagrant delit (Очевидное преступление). Ок. 1888.
Такова, конечно, только общая основная тенденция. Ибо совершенно неизбежно в искусстве отражается сложная многогранность современности обилие форм и пестрая вереница друг друга сменяющих и вновь образующихся форм общественной организации, что, как известно, никогда не наблюдается в таком широком масштабе, как в революционные эпохи. Рафинированные и гнилые плоды растут рядом с прямыми, здоровыми побегами, которые соответствуют наступлению нового времени. Нужно быть совершенно слепым, чтобы не заметить, что в настоящее время художники, которые в жизни идут рука об руку, в искусстве разделены друг от друга целыми мирами. Возьмем хотя бы, с одной стороны, Бердслея и его последователей и, с другой — таких, как Макс Клингер, Слефогт, Роден и других. Бердслей, у которого почти каждая линия дышит безусловно извращенной чувственностью, классически доказывает, с какой утонченностью погибающий мир умеет еще воплощать вечные идеи. Конечно, его искусство — это проявление самого развитого вкуса и даже обаятельной красоты. Но за идеальнейшим вкусом, который сквозит в его творчестве, мы видим, что в его творениях воплотилаа физическая импотенция общественной культуры, в которой все творческое медленно угасло.
Ф. Фон Нецницек. Переживание. «Она сама может найти себе кого-нибудь, а я должна выйти замуж за того, кого мне выберет отец».
Сладострастный сон. Анонимная литография. Ок. 1840.
То, однако, что за новое, что ждет нас в будущем, мы не должны будем вовсе платить красотой, доказывают имена, противопоставленные нами Бердслею. Вспомним дивные творения Клингера, Слефогта — наиболее сильного и здорового германского художника за долгое, долгое время — и Родена. И в этих произведениях все преисполнено чувственностью, но той чувственностью, которая поет гимн силе и созиданию. Таковы тенденции, указывающие на наступление новой эпохи. В них ясно обнаруживается, что вновь входит в мир возвышенная красота античного мира, но мало того: в них обнаруживается и то, что грядущая красота в своих законченных очертаниях бесконечно превзойдет эту античную красоту. Ибо в то время как последняя была лишь высшей животной формой, новая красота будет преисполнена богатым, грандиозным духовно-психическим содержанием, всей суммой духовных завоеваний культурного человечества. Это и будет, по всей вероятности, существом нового Ренессанса, который, правда, наступит не раньше, чем тягостная заря человечества, которую мы переживаем еще и теперь, сменится ярким, сияющим днем.