Потом, как Навуходоносор[19], он ходил на четвереньках, катался со своей собакой в пыли, ел вместе со своими животными, валялся с ними на земле. Для него человек исчезал мало-помалу в творении, и вскоре он стал видеть в людях только животных. Созерцая животных, он чувствовал себя их братом: он разговаривал только с ними, а когда ему случалось говорить с людьми, он оказывался беспомощным, словно попал к чужестранцам, и внутренне возмущался глупостью себе подобных.
Глава XXVI
О чем шел разговор в лавке мадам Лаботт, торговки фруктами (Огородная улица, д. № 26)
Мадмуазель Виктория, кухарка за повара, служившая у господина декана Балансонского университета, мадмуазель Гертруда, служанка ректора упомянутого университета, и мадмуазель Анастази, домоправительница господина аббата Бофлери, настоятеля церкви Сент-Элали, – вот какое почтенное общество собралось как-то утром в четверг в лавке мадам Лаботт, торговки фруктами (Огородная улица, д. № 26).
Названные дамы, с корзинками для провизии на левой руке, в маленьких, кокетливо надетых белых чепчиках, украшенных кружевами, плойками и свешивавшимися на спину лентами, внимательно слушали рассказ мадмуазель Анастази о том, как господин аббат Бофлери как раз накануне изгонял бесов из бедной женщины, одержимой пятью демонами.
Вдруг вихрем влетела мадмуазель Онорина, домоправительница доктора Ираклия, и упала на стул, задыхаясь от сильного волнения; потом, увидев, что все общество достаточно заинтриговано, она воскликнула:
– Нет, это, наконец, слишком! Пусть говорят, что хотят, а я не останусь больше в этом доме.
Закрыв лицо руками, она зарыдала, но через минуту, несколько успокоившись, заговорила снова:
– Впрочем, он, бедняга, не виноват, если он сумасшедший.
– Кто? – спросила Лаботт.
– Да ее хозяин, доктор Ираклий, – ответила мадмуазель Виктория. – Так, значит, правду говорил господин декан, что ваш хозяин сошел с ума?
– Я думаю! – воскликнула мадмуазель Анастази. – Отец-настоятель уверял на днях господина аббата Розанкруа, что доктор Ираклий – окаянный грешник, что он обожает животных по примеру какого-то господина Пифагора, который, должно быть, такой же гнусный нечестивец, как Лютер.
– И что же? – прервала мадмуазель Гертруда. – Что с вами случилось?
– Представьте себе, – начала опять Онорина, утирая слезы уголком передника, – мой бедный хозяин вот уже скоро полгода, как помешался на животных: он думает, что создан и явился на свет лишь для того, чтобы служить им; он разговаривает с ними, как с разумными существами. Мыслимое ли это дело! Он слышит будто бы, что они ему отвечают. Я давно уже заметила, что мыши едят у меня провизию, и вчера вечером поставила в буфет мышеловку. Сегодня утром вижу, что в нее попала мышь; я позвала кошку и уже собиралась отдать ей эту мерзость. Вдруг мой хозяин вбежал, словно бешеный, выхватил у меня из рук мышеловку и выпустил мышь в мои запасы, а когда я рассердилась, он повернулся ко мне и так со мною поступил, как не поступают и с какой-нибудь ветошницей.
На несколько секунд воцарилось глубокое молчание, потом мадмуазель Онорина снова заговорила:
– Впрочем, я не сержусь на него, бедного: он сумасшедший.
Через два часа история докторской мыши обошла все кухни Балансона. В полдень обыватели за завтраком передавали ее друг другу как анекдот. В восемь часов председатель за кофе рассказывал ее обедавшим у него шести членам суда, и эти господа, приняв важные позы, слушали его задумчиво, без улыбки и покачивая головой. В одиннадцать часов префект, у которого был званый вечер, с беспокойством пересказывал ее шести болванам из полиции, и когда он спросил ректора, сновавшего от группы к группе со своими злыми остротами и белым галстуком, что тот об этом думает, ректор ответил:
– Что из этого в конце концов следует, господин префект? То, что если бы Лафонтен был еще жив, он мог бы написать новую басню под заглавием «Мышь философа», и она кончалась бы так:
Глава XXVII
О чем доктор Ираклий нимало не подумал, как тот дельфин, который, вытащив из воды обезьяну[21], опять ее утопил и пустился искать какого-нибудь человека, чтобы ее спасти
Когда на другой день Ираклий вышел из дому, он заметил, что все смотрят на него с любопытством и оборачиваются, чтобы поглядеть на него еще. Внимание, предметом которого он был, сначала удивило его; он стал искать причину, и ему пришло в голову, что его доктрина, быть может, без его ведома распространилась и что наступила та пора, когда он будет понят своими согражданами. Тогда он почувствовал вдруг великую любовь к этим обывателям, в которых уже видел восторженных учеников, и начал, улыбаясь, раскланиваться направо и налево, как государь среди народа. Сопровождавшее его шушуканье казалось ему хвалебным гулом, и он сиял от радости, думая о предстоящем посрамлении ректора и декана.
19
Навуходоносор (604–562 или 561 до н. э.). – Речь идет о вавилонском царе Навуходоносоре Великом, знаменитом полководце древности, завоевателе Иерусалима. По древнееврейской легенде, бог наказал Навуходоносора, наслав на него безумие, и царь прожил семь лет среди животных, считая себя быком, после чего снова вернулся на трон.
20
Глупей из двух не тот, кого глупей считают – немного измененный стих Лафонтена из басни «Мельник, его сын и осел».
21
Как тот дельфин, который, вытащив из воды обезьяну… – Намек на басню Лафонтена «Обезьяна и дельфин».