В тот момент я не поняла значения её слов так, как и не понимаю сейчас. Почему она считала меня своим наказанием?
Она всегда была холодной и отстраненной по отношению ко мне, но всё стало значительно хуже после того, как Рози вернулась в детский дом. После смерти отца, её ненависть не знала границ. Казалось, что причинять мне страдания стало миссией ее жизни. Ей не хотелось, чтобы я забыла о том, что я нелюбима и нежеланна. И она никогда не отпускала меня от себя.
Я часто думала, почему мама не отдала меня в приют, если было очевидно, что ей даже смотреть на меня неприятно. После того, как она осознала, что из-за моего изъяна она не сможет любить меня как полагается родителю.
Один раз я осмелилась спросить её, когда почувствовала необычайную храбрость. Порой мне удавалось воспользоваться своей внутренней силой, которая жила где-то в глубине души. Но обычно мне приходилось расплачиваться за последствия.
В тот день мама была особенно сурова. Она заперла меня в комнате на несколько часов, пока у неё было чаепитие с друзьями. Они никогда не знали, что я там. Мама не выпускала меня до вечера. Я не ужинала, и много часов даже в туалет не могла сходить.
Я проголодалась и устала, и мне просто хотелось знать, почему она держит меня рядом с собой, если итак очевидно, что она ненавидит меня.
— Ты могла бы отдать меня, — спокойно сказала я, не отрывая взгляд от пола.
Я ждала, когда она ударит меня. Или начнёт высмеивать мою шепелявую речь.
Вместо этого она рассмеялась, словно я рассказала ей самую смешную шутку.
— Я никогда не избавлюсь от тебя. Бог об этом позаботился.
Я продолжала смотреть на себя в зеркало. Шрам был хорошо заметен, но кожа уже не была такой ярко красной, как после операции. Отметина проходила по моей верхней губе прямо до носа.
Я выдавила каплю консилера, который ранее купила в аптеке, и нанесла на шрам.
я бережно размазала его по шраму. Покачала головой из стороны в сторону и практически улыбнулась.
Я стала чуть более заметной. Точнее, я выглядела практически… мило.
— Что ты делаешь?
Я подпрыгнула. Маленький тюбик консилера со звоном закатился под раковину. Её глаза заметили его и она нахмурилась. Я быстро подняла тюбик и убрала в ящик.
— Н-ничего, — пробормотала я, опустив голову, чтобы волосы прикрыли лицо.
Мама вошла в ванную и схватила меня за подбородок.
— Ты пыталась замазать его, — процедила она.
— Думала, ты будешь счастлива, если не будешь видеть его… — начала я, но замолкла, как только её ногти вонзились мне в подбородок.
— Не смей думать, что знаешь, о чём я думаю, — рявкнула она ледяным тоном. Затем схватила меня за шею и повернула к раковине. Потом, не говоря ни слова, она наклонила меня вниз; я ударилась головой, от чего всё внутри задрожало.
Струя воды ударила мне в лицо. Пальцы матери так тёрли мою кожу, словно она хотела затереть её до костей. Я не плакала. Не кричала.
И не сопротивлялась.
Не было смысла. Мать всегда побеждала.
Только удовлетворившись увиденным, мать выключила воду, и я медленно встала. Не стала снова смотреть в зеркало. Не хотелось видеть позор. Ненависть к себе.
Отвращение.
— Переоденься, и я отвезу тебя в школу.
Мать ушла, и я почувствовала облегчение, когда она закрыла за собой дверь. Я высушила волосы и причесалась, убедившись в том, что смогла прикрыть ту часть лица, которую не хотела никому показывать.
Я никогда не чувствовала себя комфортно в своём теле.
Моя мать хорошо об этом позаботилась.
— Ты поела? — я оторвалась от книги, которую читала, когда увидела, что Брэдли стоит надо мной.
Мы не разговаривали с того дня, как он нашёл меня в парке с Марин. Парень злился, но делал это очень тихо, что на него не похоже. Обычно, в ярости, Брэдли вел себя громко и эмоционально.
Я не думала о том, из-за чего он расстроился. Не расспрашивала его о беспричинной злости насчёт моего времяпровождения с кем-то, кто ему не знаком. Его расстроила смена рутины. Я была его постоянной. Он полагался на меня.
Гнев Брэдли — самостоятельное существо. Он жил и дышал, и уничтожал всё вокруг. Обволакивал меня и крепко удерживал. Бывали времена, когда я подчинялась ему, потому что хотела, чтобы он был счастлив.
Но порой мне хотелось никого не подпускать. Я хотела чего-то только для себя. Не хотела, чтобы он владел всем, что есть внутри меня.
Что было абсолютно справедливо.
Потому что я ожидала в ответ от него того же.