Но как это я надел нейроконнектор? Без него ведь ничего не случилось бы, не было бы эффекта присутствия. Может, кто-то пошутил надо мной, незаметно прикрепив пластинку? Я оглянулся — в комнате больше никого не было, только тени по углам. Как-то раз, когда я спал, друзья прикрепили мне нейкон и запустили какой-то фантастический модуль, где я изрядно набрался страху во время головокружительных виртуальных приключений. Но проделать такую штуку с человеком, находящимся в состоянии бодрствования, тяжело.
Я выключил компьютер и собирался уже встать, когда увидел на столе желтый лист — осенний, тонкий, как папиросная бумага, слегка истлевший, но еще достаточно жесткий. Я осторожно повертел его, держа за черенок. Откуда он взялся? Осень прошла давно, на дворе зима. Окна в офисе всегда закрыты — у нас стоят кондиционеры. Так откуда?
Покачав головой, я выкинул листок в мусорную корзину и вышел из комнаты. Этим вечером у меня было назначено свидание. Не с Мариной, а с другой девушкой. И хотя я был уверен, что, кроме Марины, мне никто не нужен, но когда пришло время встречи, ноги сами собой понесли меня к клубу «Ночная мимоза». Там обычно и происходили наши встречи с Викторией — я всегда приходил на них как бы случайно и всегда вовремя.
Folder II
D: \Temp\Неизвестность
\Ubiquity.end
• Open file 'time.out'
• Wait for timeout of 99.999 years'
• Operation aborted
Когда к нему вернулась способность чувствовать, а точнее, чувствовать что-либо, кроме опустошающего отчаяния и безысходности, вызванной его ужасным состоянием, он понял, что в мире зеркальной комнаты что-то меняется. Откуда-то подул легкий ветер, который мог быть вызван и сквозняком из-под двери, и включенным кондиционером или открытой форточкой. Но Игрок знал наверняка: это избавление.
Он думал так, потому что ничего другого он не мог допустить; мысль, что это лишь случайная перемена в стылой неподвижности его расчлененных атомов, свела бы его с ума.
Ветер развеял запах сигаретного пепла, прилипшего к полу, и моющих средств, которыми были протерты зеркала. Вместо этого в комнату проник какой-то новый запах, едва уловимый и малопонятный, осторожно стелющийся вдоль стен. Игрок не мог ни обонять, ни видеть в своем теперешнем состоянии, но вместо этого он чувствовал. Чувствовал молекулы запаха, чувствовал движение воздуха, разносившего этот запах. И вспоминал.
Так пахнут листья; опавшие и уже чуть прелые осенние листья, которые столь недолго лежат хрустящим ковром в городских парках, прежде чем их собирают в мешки для мусора и увозят на грузовиках, оставляя к зиме голый и жалкий увядший газон, год от года засеваемый заново быстрорастущей травой. Почему именно этот запах почудился Игроку, он не мог объяснить, ведь ему редко приходилось бывать в парках и почти никогда не удавалось застать опавшую листву; наверное, воспоминания выползли откуда-то из детства, когда дачная околица предоставляла достаточно возможности поваляться под листопадом. Игрок тщился принюхаться и не мог этого сделать, и ощущение своего бессилия душило его разум, и без того практически лишенный возможности мыслить связно, будучи рассредоточенным по несвязанным атомам. Но он чувствовал.
Чувствовал, как в комнату влетел желтовато-коричневый осенний лист, местами истлевший почти до прожилок, местами еще жесткий и плотный. Его появление в комнате старого дома в Камергерском переулке, где нет ни единого дерева, было почти так же нереально, как существование человека в виде распыленной по стенкам комнаты субмолекулярной пленки; однако в мире Омнисенса возможно, а стало быть, реально и одно, и другое. Старый лист, тронутый гнилью, упал на пол, его коричневый жесткий черенок заскреб по мраморной плите, пока сквозняк тащил пришельца к центру комнаты. Там лист замер.
Мгновение Игрок ждал чего-то, напряженно вглядываясь-вчувствоваясь в лист, а потом, раньше чем он успел приписать это явление простой случайности и упасть разумом в состояние безнадежной обреченности, случилось нечто. Атомы, некогда принадлежавшие телу Игрока, посыпались со стен и потолка, вихрем поднялись с пола, струями мельчайшей пыли смешались в центре комнаты и завертелись в хороводе, все более и более уплотняясь, обретая зримость, вещественность, сущность. К человеку возвращалась форма его существования; возвращалась жизнь. И в последний момент он успел обрадоваться этому, почувствовав, как соединяются нитями разорванных некогда связей его атомы, воссоздавая живые клетки.
Но тот, кто родился из круговерти незримых частиц, кто обрел новое тело из молекул старого, как собирают новые дома из старых кирпичей, уже не был одним из многих гладиаторов Омнисенса, что сражаются на полях предопределенности за почитаемое священным право выбора. Он не знал, почему и когда началась эта борьба и принимал ли он в ней участие. Он не знал, что такое Омнисенс, кем рукоположены его бойцы, и откуда в зеркальной комнате взялись атомы тела, послужившего строительным материалом реконструированного организма. Он даже не видел этой комнаты — смутное воспоминание о зеркалах и бессчетных часах боли и отчаяния, проведенных в неподвижном ожидании, быстро исчезало из его памяти. Он не знал, кто он такой и что послужило причиной его рождения, или, вернее сказать, преобразования.
В окружающем его теперь мире не было ничего, кроме него самого и обволакивающего все вокруг белесого тумана. И он решил придумать себе имя, поскольку старое, обыденное и в чем-то банальное, уже забылось. Без долгих колебаний он назвал себя Странником, ибо предчувствовал долгий путь к обретению самого себя.
Вокруг него был один лишь туман, но Странник ощущал себя стоящим. Он нагнулся и ощупал поверхность — она была гладкой, прохладной на ощупь, а выглядела, как уложенные елочкой деревянные лакированные дощечки. Паркет.