Земля вновь вздрогнула у нас под ногами, и я поспешно присел, опасаясь, как бы опять не упасть. На этот раз взрыв произошел не так близко, и я поначалу не увидел явных признаков разрушения. А потом заметил, что огромный баллон с жидким газом кренится набок. Его обшивка на глазах начала деформироваться, проминаться, как оберточная бумага; затем вдруг лопнула по швам, и цистерна развалилась, обрушившись пенистым гейзером на землю, из облака морозной пыли хлестали волны жидкого льда, мгновенно превращавшие в снег и иней все, что они омывали. Следом за первой неторопливо и величаво завалилась еще одна цистерна; все это происходило достаточно далеко от нас, поэтому мы просто стояли, с удивлением, хотя и с некоторым оттенком тревоги, наблюдая за происходящим.
— Впечатляющее зрелище, но пора выбираться отсюда, — заметил Шелест. — Через пару минут здесь будут вертолеты МЧС, а через четверть часа примчатся все — спасатели, медики, полиция. Будет такое же столпотворение, как на рынке перед праздником.
— Смотри-ка, — сказал я, заметив, как после еще одного взрыва, отдаленного и поэтому едва ощутимого, качнулась высокая труба, возвышавшаяся над приземистым квадратным зданием.
Шелест проследил, куда я указал пальцем. Труба, достаточно мощная и толстая, обшитая металлом и укрепленная железными фермами, придававшими ей сходство с ракетой на стартовом столе, медленно валилась набок, развивая скорость по мере того, как уменьшался угол наклона к земле.
Шелест смачно выругался, и в тишине бесшумного падения теплоотвода эти слова врезались в уши как смертный приговор.
В здании, на которое рухнула труба, находился действующий атомный реактор, вновь запущенный относительно недавно: Шелест через директора НИИ, на которого он имел определенное влияние, пробил запуск, чтобы обеспечить свою подпольную лабораторию дармовой энергией. Труба в последний момент разломилась; одна часть рухнула, как авиационная бомба, вторая, сдерживаемая фермами, медленно завалилась вслед. Над рассыпающимся по кирпичикам зданием вспучилось облако пыли.
Похоже, теперь по ночам будут светиться не только могильники радиоактивных отходов в заброшенном песчаном карьере на задворках института[2].
— Бежим! — рванул меня за куртку Шелест. — Если даже мы не схватим дозу радиации, то взрыв реактора привлечет сюда целую армию. По случаю теракта слетятся все спецслужбы.
— Ты думаешь, будет взрыв? — спросил я на бегу.
— Наверняка. Система охлаждения скорее всего полетела к чертям, а дежурная смена вряд ли успела заглушить реактор — это нужно было делать в первые же секунды после падения трубы. Чернобыля не будет, но поражение радиацией всего округа и последующие осадки по всей области гарантированы. Резиновые плащи войдут в моду.
— Шелест, ты думаешь, мы сумеем убежать от взрыва? — спросил я, пытаясь, чтобы в голосе вместо страха звучала ирония.
— Несколько минут у нас есть, — мы подбежали к какой-то кирпичной будке, и Шелест вышиб ногой деревянную дверь, державшуюся на ржавом шпингалете.
— Вниз! — по запыленным ступеням винтовой лестницы мы спустились на несколько метров под землю. В почти лишенном света коридоре Шелест быстро сориентировался и потащил меня за собой.
— А ты уверен, что мы правильно выбрали направление? — спросил я.
— Я исследовал местную сеть туннелей, — бросил через плечо Шелест. — Не спотыкайся!
— Я же не вижу ничего! — пожаловался я, вцепившись в руку Шелеста, который уберег меня от падения. — Как ты можешь бежать, тут темень сплошная!
— Я вижу в темноте, — ответил Шелест, будто это само собой разумелось.
Бег по пыльным и темным коридорам с редкими электрическими лампочками, низкими потолками и заваленным всевозможным мусором полом не располагал к размышлениям, но мне в голову пришла одна мысль, которую я не мог сразу обдумать, но не имел права и упустить. Поэтому я вцепился в нее, стараясь удержать в голове до того момента, когда смогу нормально поразмыслить. Ведь Шелест, по большому счету, мог и не быть человеком — по крайней мере генетически. Он столько лет работал в сфере исследований генных технологий и столько времени имел доступ к вполне реальным результатам, что мог давно модифицировать себя. Ночное зрение и улучшенные синапсы — это только самые очевидные модификации, которые приходят в голову. Бог знает, что еще он проделал со своим организмом. Он имел возможность превратить себя в универсального солдата, в сверхчеловека, в медиума или экстрасенса — в кого угодно. И совершенно неизвестно, как изменилось после этих трансформаций его мышление — ведь модификации организма, даже напрямую не затрагивающие мозг, неизбежно сказываются на психике человека.
Мы бежали по подземным коридорам долго, так долго, что усталость психологическая, порожденная однообразием происходящего, успела смениться усталостью физической. Измотанный бесконечным бегом и глотанием пыли, я чуть не свалился, когда Шелест надумал устроить привал. Он и сам устал, к тому же ему, в отличие от меня, нужно было следить за маршрутом. И несмотря на то, что я заподозрил Шелеста в использовании встроенного компьютера, он пару раз ошибся, и нам пришлось возвращаться на развилках. Однажды мы забежали в тупик; Шелест несколько минут сидел на корточках, напряженно думая и восстанавливая в памяти схему подземных коммуникаций; потом он вернулся к развилке, и дальше мы уже двигались безошибочно в одном направлении.
2
Описываемый НИИ не имеет никакого отношения к Курчатовскому институту в Москве. На территории КИАЭ могильники по ночам не светятся.