Первого января 1901 года Эйзенхайм неожиданно вернулся в свою городскую квартиру с видом на Дунай и венские холмы. Через три дня он вновь появился на сцене. В городе решили, что великий иллюзионист просто пропустил 1900-й год — решил избежать этой иллюзии с двумя нулями. Годовое отсутствие Мастера только обострило интерес публики, и в зале яблоку негде было упасть. В напряжённой тишине занавес раздвинулся и открыл, ко всеобщему изумлению, совершенно пустую сцену, на которой стояли только простой деревянный стул и маленький стеклянный столик. Некоторые в зрительном зале сразу поняли, что грядёт революция; другие были озадачены или разочарованы. Из правой кулисы на сцену вышел Эйзенхайм. Раздалось несколько хлопков, которые почти сразу смолкли. На Мастере был простой тёмный костюм; бороду он сбрил. Не произнося ни слова, он сел на стул за прозрачным столиком и посмотрел в зрительный зал. Его руки легко легли на стол и оставались так в течение всего представления. Он смотрел прямо перед собой, слегка наклонившись вперёд, и, очевидно, был необычайно сосредоточен.
В середине восемнадцатого века фокусники использовали большие столы с драпировкой до самого пола; под пологом сидел помощник и через дырку в столешнице перемещал предметы, пока фокусник накрывал их большим колпаком. Во времена Эйзенхайма драпировка уже была короче и открывала ножки стола, но, хотя под ним уже не прятался ассистент и внешний облик стола стал проще, в сущности он остался тем же хитроумным устройством, оснащённым бесчисленными техническими выдумками, помогающими фокуснику в искусстве обмана: потайными лотками, куда падали якобы пропавшие предметы, невидимыми ловушками, секретными клапанами, встроенными пружинами для фокусов с исчезающими платками. Прозрачный столик Эйзенхайма возвещал конец всего этого, что было в ходу на протяжении всей истории сценической магии. Это радикальное упрощение носило не только эстетический характер: оно означало отказ от механической помощи, исключение известных эффектов.
Публика заволновалась: казалось, на сцене ничего не происходит. Человек в строгом костюме, уже начинающий лысеть, сидит за столом и изо всех сил морщит лоб. Но через пятнадцать минут стало заметно, что воздух над поверхностью стола как будто дрожит или сгущается. Эйзенхайм собрал все усилия; на лбу, над правой бровью, проступила знаменитая вена в форме перевёрнутой Y. И вот наконец перед ним на стеклянном столике медленно вылепился из воздуха какой-то тёмный предмет. Это оказалась маленькая коробочка, вроде шкатулки для украшений. Её грани всё ещё слегка трепетали, как будто состояли из чёрного дыма. Вдруг Эйзенхайм поднял глаза — одна из зрительниц позже рассказывала, что они были похожи на чёрные зеркала, в которых ничего не отражалось; он выглядел усталым и опустошённым. В следующее мгновение он отодвинул стул, встал и поклонился. В ответ раздались неуверенные аплодисменты; люди сами не знали, что они видели.
Эйзенхайм пригласил зрителей подняться на сцену и осмотреть шкатулку на столе. Одна женщина дотронулась до шкатулки и ничего не почувствовала — совсем ничего; она отступила на шаг и прижала руку к горлу. Девушка лет шестнадцати, когда рука её прошла сквозь шкатулку, вскрикнула, как от боли.
В оставшееся время представления из воздуха появились ещё шар и трость. После того, как зрители убедились в нематериальности этих предметов, Эйзенхайм взял трость и провёл ею над шкатулкой. Затем он поднял крышку шкатулки, положил туда шар и закрыл крышку. Зрителей снова пригласили на сцену — и снова их пальцы поймали только воздух. Эйзенхайм открыл шкатулку, вынул шар и положил его на стол между шкатулкой и тростью. Он поклонился, и занавес упал.