Грета и Франкель были забыты — новая лихорадка носила имя Элиса. Бесплотный мальчик был самой удивительной иллюзией, когда-либо созданной на сцене; спиритуалисты утверждали, что Элис был духом мальчика, который погиб на Гельголанде в 1787 году. Возбуждение достигло такого предела, что когда воздух перед Эйзенхаймом начинал сгущаться и в нём обозначалась фигура мальчика, зрители едва могли сдержать крики и рыдания. Элис не демонстрировал никаких магических номеров, а просто ходил по сцене, отвечал на вопросы зрителей или спрашивал сам. Он сказал, что родители его умерли; многие вопросы приводили его в замешательство, и он не знал, как оказался здесь. Иногда он покидал сцену и медленно шёл по проходу; руки тянулись к нему и встречали только воздух. Через полчаса по воле Эйзенхайма он начинал дрожать, блёкнуть и вскоре исчезал. Его исчезновение обычно сопровождалось истерическими вскриками; после особенно неприятного случая, когда одна молодая женщина бросилась на сцену и стала цепляться за тающую в воздухе фигуру, господин Уль стал снова появляться в театре и наблюдал за представлениями с большим интересом.
Уль присутствовал на том представлении, когда Эйзенхайм произвёл очередной ошеломительный эффект, вызвав для Элиса подругу — девочку по имени Роза. У неё были длинные тёмные волосы и чёрные мечтательные глаза, славянские черты лица; она говорила медленно и серьёзно, часто останавливалась, подбирая точное слово. Элис поначалу стеснялся её и отказывался говорить в её присутствии. Роза сказала, что ей двенадцать лет; она сказала, что знает тайны прошлого и будущего, и предложила предсказать любому из присутствующих, как он умрёт. Молодой человек с тонкими чертами, очевидно студент, поднял руку. Роза подошла к краю сцены и долго смотрела на него своим серьёзным взглядом; потом она сказала, что в ноябре юноша будет кашлять кровью и умрёт от туберкулёза будущим летом. Молодой человек был явно потрясён; он побледнел, начал было гневно протестовать, потом вдруг сел и закрыл лицо руками.
Роза и Элис быстро подружились. То, как Элис постепенно преодолевал свою застенчивость и всё больше привязывался к подружке, представляло собой очень трогательное зрелище. Стоило ему появиться на сцене, как он немедленно начинал беспокойно оглядываться по сторонам, широко раскрыв глаза, высматривая свою Розу. Пока Эйзенхайм продолжал сидеть, напряжённо уставившись в пространство, Элис занимался своими делами, но время от времени тайком поглядывал на волшебника. По мере того как воздух перед ним всё больше темнел и сгущался, волнение мальчика росло; когда Роза наконец появлялась, на лице его отражался почти болезненный восторг при виде её скуластого личика и мечтательных чёрных глаз. Часто дети увлекались игрой, словно забыв о зрителях. Держась за руки и покачивая ими взад и вперёд, они бродили по воображаемым тропинкам, поливали невидимые цветы из невидимой лейки; зрители не раз отмечали изящество каждого их движения. Во время этих игр Роза пела печальные мелодичные песни на незнакомом нижненемецком диалекте, которые надолго западали в память.
Не вполне ясно, откуда взялся слух, что Эйзенхайма собираются арестовать, а его театр закрыть. Одни говорили, что Уль планировал это с самого начала и просто поджидал подходящего момента; другие указывали на некоторые конкретные случаи. Один такой случай произошёл летом, когда вскоре после появления Элиса и Розы в публике началось какое-то волнение. Сперва послышался резкий шёпот и возмущённое шиканье, потом неожиданно одна женщина вскочила с места и отшатнулась: рядом с ней в проходе возник ребёнок. Это был мальчик лет шести; он спустился по проходу, взобрался на сцену и улыбнулся оттуда зрителям, которые сразу поняли, что он такой же, как Элис и Роза. Хотя таинственное дитя больше не появлялось, зрители с подозрением поглядывали на своих соседей; в этой наэлектризованной атмосфере слухи о предстоящем аресте, раз возникнув, уже не утихали. Само ежевечернее появление господина Уля в театре было поводом для возбуждённых перешёптываний. Казалось, что между фокусником и полицейским было какое-то тайное противостояние; говорили, будто господин Уль планирует драматический арест, а Эйзенхайм — блестящий побег. Эйзенхайм, со своей стороны, игнорировал все эти слухи и ничем не старался смягчить то тревожное впечатление, которое Элис и Роза оказывали на публику; напротив, словно бросая вызов собирающимся против него силам, он вызвал на сцену ещё один образ — уродливую старуху в чёрном платье, которая перепугала и детей, и зрителей. Официальным основанием для ареста Мастера и закрытия его театра послужило нарушение общественного порядка; в полицейских отчётах содержались упоминания о более чем сотне случаев в течение года. Но личные записи господина Уля открывают более глубокую причину. Шеф полиции был умным и начитанным человеком, к тому же любителем-фокусником, и его не слишком беспокоили поступавшие время от времени жалобы на представления Эйзенхайма, хотя он скрупулёзно регистрировал каждый такой случай и проверял, не угрожает ли он общественной безопасности и морали. Нет, господина Уля волновало нечто другое, чему он и сам не мог найти точного определения. В его записках часто встречается выражение «переходит всякие границы»; по всей видимости, он имел в виду, что некоторые вещи необходимо строго различать. В частности, необходимо было различать жизнь и искусство; с другой стороны — иллюзию и реальность. Эйзенхайм намеренно нарушал эти границы и посягал на самую суть вещей. В конечном счёте, господин Уль обвинял Эйзенхайма в подрыве основ мироустройства, а следовательно, и в покушении на Империю, что было куда более опасно. Ибо что станет с Империей, если границы потеряют свою нерушимость?