Дух снизошел.
А ведь эти люди не были даже…
Была только одна вещь, которую он мог сделать. Он сходил на кухню, нашел кувшин с водой и окрестил их.
— Как ты думаешь, как долго мы здесь находимся? — спросил зелот.
— Я не знаю, — сказал Деметрий.
Он давно потерял счет дням. Время от времени он заставлял себя начинать счет снова. Он разламывал соломинки из подстилки на короткие кусочки и откладывал одну соломинку каждое утро, но потом он забывал это сделать, или тюремщик отпихивал маленькую кучку соломинок ногой и смешивал ее с подстилкой, в любом случае количество не подсчитанных дней намного превосходило количество подсчитанных, и он вовсе отказался от затеи.
— Шесть месяцев? — предположил он. — Год? Десять лет?
Шутка была сомнительной, но зелот улыбнулся.
— По счету Всевышнего, тысяча лет равна дню, — сказал он.
— Мне это не очень помогает.
— Неужели? Но ты молод.
Деметрий привык к тому, что все, что бы он ни сказал, отметалось либо потому, что он грек, либо потому, что он молод. Он решил не обижаться на это, поскольку обижаться было бессмысленно. В любом случае они с зелотом беседовали нечасто. Зелот большую часть времени спал, молился, смотрел в пространство или разглагольствовал и терпеть не мог, когда ему мешали этим заниматься. Деметрий открыл в себе неожиданный талант спать и смотреть в пространство. Он не молился. Он дал себе зарок никогда больше не молиться.
Зелот ошеломил его своей следующей фразой:
— У меня такое чувство, что я здесь долго не задержусь. Если ты собираешься рассказать мне о себе, лучше сделать это сейчас.
Деметрий заморгал:
— Почему?..
— Неважно, — сказал зелот. — Расскажи мне.
Деметрий пошевелил ногой солому и обнаружил, что у него полностью отсутствуют какие-либо мысли.
— Ну, — помог ему зелот, — где ты родился?
— Я не знаю, — сказал Деметрий. — Моя мать была рабыней. Она умерла, когда мне было два года. Я рос вместе с детьми других рабов. Это было в Киликии, но я думаю, моя мать была родом из Фракии. Я не знаю, где я родился. Я даже не знаю, как звали мою мать.
Зелот смотрел на него так, будто видел его впервые.
— Я полагаю, — сказал он, — было бы глупо спрашивать, как звали твоего отца?
— Очень глупо, — подтвердил Деметрий.
— Сколько тебе лет?
— Когда меня арестовали, мне исполнилось шестнадцать.
— Шестнадцать? И шестнадцать лет ты не знал, кто ты и откуда ты родом? Для меня это… — зелот подбирал слово, — невообразимо.
— Я понимаю, — сказал Деметрий. — Должно быть, утешительно знать, откуда ты родом.
— А как ты уехал из Киликии?
— Хозяин дома умер, и все пошло с молотка. Нас всех купил перекупщик. Он отвез нас в Берит и продал на рынке. Меня купил, — Деметрий с трудом улыбнулся, — маг.
— Маг! Как его звали?
— Симон из Гитты.
— Никогда не слышал о таком, — решительно сказал зелот.
— Он был знаменитым. Он мог летать.
— Никто не может летать.
— Симон мог. Он многое мог. Я помогал ему иногда. — В голосе Деметрия зазвучали нотки гордости. Он стал описывать годы, проведенные с Симоном, потрясающие и ужасные вещи, которые он видел, необычные места, знатных патронов… В его исполнении получился отличный рассказ. Он добавил кое-что от себя и опустил некоторые вещи, которые были неприятны или сомнительны или которые он просто не понимал.
— Я не верю ни одному твоему слову, — наконец сказал зелот. — Но рассказываешь ты хорошо. Ты, должно быть, был к нему привязан, к своему сумасшедшему хозяину. Почему ты убежал?
— Я не убегал.
— Он тебя продал? Глупец.
— Нет, — сказал Деметрий. — Это он убежал.
— Что?
— Он исчез однажды ночью. Взял немного денег и исчез.
Зелот зевнул:
— С чего? Его преследовали власти?
— Не больше, чем обычно, — сказал Деметрий. — Нет, была другая причина. Случилось нечто странное. Я так и не понял. После этого я вернулся к ним, чтобы выяснить, но они только сказали, что он был дурным человеком и что мне будет без него лучше. — Он задумался. — Он не был дурным человеком. Просто они были разными.
— Кто? — спросил зелот сонным голосом.
Деметрий теребил соломинку, наматывая ее вокруг пальца. Прошло два года, а может быть, и больше, а он так и не решил, как относиться к тому, что произошло.
— Вы слышали когда-нибудь, — спросил он, — о секте, которая называется Люди Пути?
Последовала долгая задумчивая пауза, а потом раздался храп зелота.
— Сидон намного приятнее Тира, — отметил Симон, когда они наблюдали за тем, как на соседней площади собираются люди. — Ты была совершенно права, когда не хотела туда возвращаться.
— Это ты не хотел возвращаться в Тир, — возразила Елена.
— Чепуха, — сказал Симон. — Я прекрасно помню, как ты сказала…
— Ну хорошо, — устало сказала Елена. — Возможно, я забыла, что я так сказала.
Симон кивнул головой — он был доволен. Его проповеди пользовались популярностью. Он не был уверен, что люди его понимают, но в этом не было ничего удивительного; требовалось время, чтобы осознать столь радикальную концепцию. Пока они бросились воплощать ее на практике. В полудюжине городов он оставил энергичные, хорошо подготовленные группы новообращенных. Группы были немногочисленными, но они будут расти, привлекая избранных членов местного сообщества. Процесс отбора был важен: в ритуале не было места глупым или легкомысленным. Группы будут расти, распространяя свое влияние на влиятельных и богатых, на деловых людей и проповедников, на философов и политиков, на людей, занимающих руководящие посты в армии, и таким образом его идеи проберутся на самый верх, к людям, которые…
— Нет, нет. — Симон оборвал свои головокружительные мечты. Мир невозможно перевернуть в мгновение ока.
Тем не менее он начал верить, что работа, которая в его представлении должна была занять несколько поколений, могла быть исполнена в течение его жизни.
Площадь постепенно наполнялась народом. Он пообещал исполнить чудо. Они слушали его проповедь, но пришли увидеть чудо. Такова человеческая природа. Его слава бежала впереди него, и, как только он появлялся в каком-нибудь прибрежном городе, его засыпали просьбами показать знамение или чудо. То, что начиналось как бегство в неизвестность, превратилось в триумфальное шествие.
Он не позволял вскружить себе голову, как это случилось однажды. Но пошел на некоторые уступки своей славе. Теперь во время публичных появлений он одевался в белое платье, украшенное богатой золотой вышивкой. Платье Елены было таким же, но расшитым серебром. На голове у обоих были тонкие диадемы: у него золотая, у Елены серебряная. «Символы двух родственных светил — солнца и луны», — объяснял он удивленным ученикам.
Толпа шевелилась и гудела, красочная в ярком полуденном солнце.
— Давай спускаться, — сказал он.
— Это кризис, — объявил Иаков Благочестивый.
— Должно быть, ты его ожидал, — сказал Иоанн Бар-Забдай.
— Поменьше бы ты говорил об этом, — раздраженно сказал Иаков.
Он подергивал бороду, чтобы успокоиться, а когда это не помогло, поймал и прикончил вошь. Более спокойным голосом он сказал:
— Естественно, я ожидал кризиса. И не только ожидал, но и был рад.
— А-а… — сказал Иоанн Бар-Забдай.
— Это скрытое благо. Кризис даст нам потрясающий шанс. Он закалит нас. Сделает атмосферу чище.
— Будет очень трудно, — сказал Иоанн Бар-Забдай.
— Да, — сказал Иаков. Он прикончил еще одну вошь.
— Когда он приезжает? — спросил Иоанн.
— Не знаю. Когда имеешь дело с Савлом, трудно сказать что-либо определенное. Если он будет останавливаться, чтобы повидаться со всеми своими друзьями, он и через год не приедет. С другой стороны, он может прибыть завтра.