Лица людей в толпе оставались невозмутимыми. Симон поглаживал свою бороду. Кефа не знал, что обращается к горожанам, большинство из которых никогда не видели коровы в поле, четверть не имели работы, и около трети были разведены; а их император по ночам убивал людей.
Кефа сказал, что не будет останавливаться на доктринах Симона, поскольку в сопоставлении с правдой их ложность очевидна. Потом он изложил свои убеждения. Один Бог, всемогущий, вездесущий, великодушный, — создатель и даритель, судья и законодатель, отец и друг. Таковы, как он сказал, убеждения его народа, которым тысяча лет.
Это вызвало одобрение. Они бы предпочли что-нибудь совсем свеженькое, но то, чему тысяча лет от роду, было почти так же хорошо.
Кефа неправильно понял одобрительный шумок и пустился рассказывать историю своего народа. Это было ошибкой. Толпа не понимала, зачем много лет назад нужно было завоевывать клочок земли, который превратился в третьесортную провинцию империи, и стала проявлять нетерпение. Кефа заметил это с опозданием и попытался снова завоевать их внимание.
— На протяжении многих веков, — сказал он, — десница Божья направляла и хранила Его избранный народ. Нечестивцы наказывались, добродетельные вознаграждались, невинные защищались. Никогда торжество веры не было столь убедительным.
— Никогда не слышал большей чуши, — заметил Симон. Кефа бросил на него гневный взгляд. Симон пообещал больше не перебивать.
В последней части выступления речь шла об Иешуа. Кефа пытался сделать невозможное, и Симону было его жаль. Вера, узко ограниченная национальной принадлежностью, связанная с историческими событиями, к которым его слушатели не испытывали ни малейшего интереса, и на закуску обещавшая спасение — но не им. Неужели он надеялся, что искушенные столичные слушатели заглотят наживку?
Вроде бы даже заглотили.
— Я хочу рассказать вам, — начал Кефа, — о человеке, которого я знал лично. Мне посчастливилось быть его другом в его земной жизни. Я говорю «земной жизни», потому что сейчас он на Небесах. Он избежал смерти. И оставил нам обещание: те, кто верит, тоже избегут смерти.
Это был хороший ход. Даже если они не поняли остального, это они поняли. В столице было полно культов, которые обещали жизнь после смерти. Наконец по чистой случайности Кефа затронул нужную струну.
Но он не смог ее удержать. Он говорил об учениях Иешуа, и его способности исцелять и творить чудеса, и о том, как он являлся преображенным, излучая свет, как ангел. Он говорил о том, как отважно вел себя Иешуа с правителями страны, которые из ревности предали его смерти. Он говорил о цели этой смерти языком, который вызвал в них полное недоумение. Он говорил об ожидании того, что Иешуа вернется во славе, дабы спасти своих последователей, — и это привело римлян в еще большее недоумение, так как они не знали, от чего их нужно спасать. О том единственном, о чем они желали услышать — об удивительном, беспрецедентном воскрешении из мертвых, — он сказал вскользь и с какой-то странной сдержанностью.
Когда Кефа закончил и сел на место, толпа была в нетерпении, и Симон это сразу заметил. Они жаждали развлечения.
Он встал. Ему практически нечего было сказать. Кефа сделал почти все за него.
— Мы благодарим уважаемого оратора, который проделал весь этот путь, чтобы рассказать нам об истории и верованиях своего народа, — сказал он. Самые сообразительные в толпе хмыкнули. — Я бы хотел задать ему несколько вопросов, — продолжал Симон. — Мне необходимо уточнить некоторые детали, касающиеся его веры. Я надеюсь, вы позволите мне занять ваше внимание такими тонкими материями. Но, поскольку он рассказывал о религии евреев в течение целого часа, я надеюсь, мне будет позволено посвятить этой теме несколько минут.
Толпа давилась от смеха. Марк перевел Кефе слова Симона. Кефа нахмурился.
— Я буду ссылаться на Писания, священные книги той религии, которую исповедует уважаемый оратор, — сказал Симон. — Писания представляют собой летопись того, как Бог оратора относился к своему народу, и все, что содержится в них, считается правдой. Оратор подтвердит это.
Марк перевел. Кефа кивнул.
— Уважаемый оратор утверждает, что Бог добр, — сказал Симон. — Я спрашиваю у него, почему это так, если в Писаниях сказано, что по его воле все люди на земле, кроме одной семьи, погибли в потопе?
Толпа замерла в ожидании. Когда перевели вопрос, Кефа снова нахмурился.
— Люди были нечестивыми и заслуживали смерти, — сказал он.
Симон улыбнулся.
— По моему мнению, Бог, который утопил практически всех людей на земле, не может быть ни добрым, ни любящим, ни отцом, — сказал он. — Все эти пресловутые качества Бога странным образом расходятся с его делами. Например, считается, что он вездесущ. Ему известно будущее. Разумно предположить, что, если он знал, что собирается всех утопить, не лучше ли было бы вообще никого не создавать?
Смех. Кефа раздраженно подергивал бороду.
— Подобная же недальновидность, — продолжал Симон, — проявляется в истории, которую я рассказал вам недавно, о первых мужчине и женщине. Как вы помните, они ослушались Бога, отведав плод знания. Если бы Господь знал все, он должен был бы знать, что они съедят плод; так зачем было его туда помещать? Чтобы было за что их наказать?
Люди в толпе одобрительно кивали.
— В Писаниях есть еще более странная история, — продолжал Симон, — о городе, который назывался Содомом. До ушей Бога дошло, что в городе происходит неладное, и он отправился туда сам, чтобы посмотреть. Понимаете, иначе он не был бы уверен. — Он сделал паузу, дав возможность публике посмеяться. — А там действительно творились очень нехорошие дела. Хотите верьте, хотите нет, но некоторые мужчины вступали в гомосексуальные отношения. Бог был в ярости. Он послал на город пожар и сжег его дотла.
Раздался взрыв непристойного хохота. Кефа побелел.
— Хорошо, можно допустить, что им двигало пристрастие к справедливости, — сказал Симон, — хотя нам такая справедливость кажется довольно примитивной. Но даже по его собственным странным критериям ему невозможно угодить. Например, он велел своему народу ни в коем случае не подвергаться переписи. Может быть, он не хотел, чтобы они научились считать. Потом неожиданно он поменял решение и велел царю провести перепись. Царь провел перепись. Бог наказал его, убив значительную часть населения. Я хочу сказать, что в подобных обстоятельствах трудно поступить правильно, не так ли?
Толпа прыснула со смеху.
— Это сатана велел Давиду провести перепись, — не выдержал Кефа, когда ему все это перевели.
— Вы невнимательно читали книги, — ответил Симон. — История описывается дважды. В первоначальной версии это был Бог.
Толпа хотела знать, кто такой сатана.
— Другой бог, — вкрадчиво объяснил Симон.
Протест Кефы утонул в новых взрывах хохота.
— Давайте допустим, что есть только один Бог, — говорил Симон. — Если Бог один-единственный, тогда он воплощает в себе все качества. Это возможно. Но такой Бог не является Богом нашего оратора. Бог нашего оратора воплощает только некоторые качества и лишен других. Он добрый и справедливый. Откуда тогда берутся зло и несправедливость? Может быть, они просто существуют, а Бог не в силах что-либо с этим поделать. Но Бог нашего оратора всесилен. Перед нами логическая неувязка. Это настолько абсурдно, что даже сам Бог в это не верит. Когда он решает создать людей — я снова ссылаюсь на Писания, — он высказывает интересное предложение: «Сотворим человека по нашему подобию». Возможно, будучи Богом, он считает, что вправе говорить о себе во множественном числе. Но чуть позже, когда сотворенные им мужчина и женщина ослушались его и изведали плод знания, он говорит: «Человек стал подобен одному из нас, познав добро и зло». Подобен одному из кого? И к кому он обращается?