«Нормально все с похлебкой. Я ее каждый день ем!» — кричит Ольрих из-за кулис, но уже слишком поздно. Раздается несколько смешков, толпа начинает принимать меня.
«Это потому что у тебя чугунный желудок, друг мой. А твое умение управлять сфинктером поистине легендарно! — Я указываю на демона в первом ряду, из его миски наполовину торчит ложка. — А этот бедолага, боюсь, скоро нарушит закон Азориуса 3435-T. . .о применении взрывчатых веществ в замкнутом пространстве. И это пространство. . .в его штанах!»
Я упиваюсь громовым улюлюканьем и криками. Огр вскакивает с места и хватается за висящий над ним кованый светильник. Он раскачивается взад и вперед, выделывая акробатические коленца. И несмотря на то, что его жаккардовая набедренная повязка уже не выполняет своей функции, а с потолка валятся куски крошащегося цемента, публика поражена столь изящными пируэтами. По крайней мере, до того момента, пока один из железных шипов, вставленных в его плечо, не попадает между деталями светильника.
Плоть рвется, огр, вопя от боли, грохается на свое место. Свое смущение он топит в кувшине эля. Впрочем, кровь наполняет воздух, и если раньше внимание зрителей тлело, то сейчас оно пылает.
«И небесные письмена высоки как никогда. Над Новым Правом горит так много новых законных рун, что небо над Ратушей сияет ярче, чем все свечи на торте в честь дня рождения Ракдоса. Оно настолько яркое, что сенаторы Азориуса получают солнечные ожоги по пути на работу! — я поднимаю руку и прищуриваюсь, словно смотрю на солнце. — О-о-о! Оно горит! Но не так возбуждает, как горящая красная кожа, а?» Я принимаю непристойную позу и слышу раскаты смеха. В них вплетается свист, и я нисколько не разочарован, когда поднимаю взгляд и вижу, что свистит Зита.
«Как вам всем известно, Удзек открылся не так уж давно. Максимально. Защищенная. Тюрьма», — продолжаю я. Громкий гул неодобрения не заставляет себя ждать. «Знаю, знаю. Кто из вас знает хоть кого-то в Удзеке? — почти все зрители поднимают руки. — Говорят, она уже переполнена: пятьдесят тысяч заключенных в этой громадине. На самом деле, в Равнике есть только одна вещь, превосходящая размерами Удзек, — и это эго Довина Баана!» Я расправляю воображаемые лацканы и начинаю расхаживать с таким видом, будто мне в задницу загнали пожарный багор; я указываю на случайных людей из толпы и голосом своей лучшей гнусавой имитации мастера гильдии Азориус провозглашаю: «Тебя в камеру, и тебя в камеру, и тебя в камеру! Тюрьма для каждого!» Толпа взрывается. «Ты смеешься надо мной, гражданин? Никто не смеется в присутствии Довина Баана!»
И вдруг становится тихо как в склепе. Я оглядываюсь и вижу у входа смутный силуэт агента Азориуса. Я снова прочищаю горло и меняю тему: на этот раз достается груулам. Смех звучит натужно. Напряженная атмосфера в помещении сгущается. Но я все равно заканчиваю свое выступление: двадцать три минуты чистой пытки. Толпа наполовину редеет, и даже Зита, кажется, собирается уходить. Как только последняя шутка срывается с моего раздвоенного языка, я скрываюсь за кулисами, чтобы собраться с мыслями. Азориус еще никогда не раздражал меня так, как сегодня. Сто лет назад мы бы вместе позорили этого солдата и за стенами заведения. Но в последние несколько месяцев что-то изменилось. Сейчас я на нервах, боюсь, что меня арестуют за невинную штуку вроде пагубного пергамента.
«Я видел выступления и похуже», — говорит слова утешения Ольрих, запрыгивая мне на плечо. Он всегда был великолепным лжецом, и сейчас я особенно это ценю.
Я помогаю Зите отнести мешки обратно в магазин. Теперь, когда Ярофест набрал полную силу, ей уже ничего не грозит. Церемониймейстеры танцуют на своих парадных платформах, бросая в толпу ожерелья из позолоченных позвонков. Органисты исполняют убийственно громкие мелодии, которые вряд ли можно назвать музыкой. Блевотина так обильна, что течет по улицам, и где-то вдалеке звонят колокола — мерно отбивая ритм по каждой душе, затребованной Ракдосом в этом году. Я всего этого не замечаю. Нет настроения праздновать.
«Мне кажется или мы тащим больше кукол, чем брали?» — спрашиваю я Зиту.
«Я продала двенадцать штук, но когда появился агент, все потребовали вернуть деньги. А пока ты выступал, я начала делать новую. Надо было как-то убить время».
«Ох». Это ставит жирную точку. Я больше никогда ее не увижу. По крайней мере, без маски. Еще три квартала, и она навсегда исчезнет из моей жизни.
«Ого, смотри-ка», — Зита указывает на граффити на стене кожевенной лавки: Довин Банн сосет тухлые драконьи яйца. «Баан с ошибкой написали. Парень, может, и вероломный продажный карьерист, но если ты хочешь кого-то оскорбить, его имя нужно писать правильно». Магия еще свежая, и Зита превращает первую «н» в корректную «а». «Так лучше?»